Гоген в Полинезии
Шрифт:
конца».
«Кто всегда доверчив, страдает лишь, когда его доверие не оправдывается. Кто всегда
недоверчив, страдает постоянно из-за своего недоверия. Это же относится к
пессимистам».
Как бывший биржевой маклер и землекоп, Гоген, естественно, заинтересовался
крахом французской Панамской компании, о котором газеты Папеэте в марте 1893 года
писали очень подробно. Он даже изложил на бумаге свои несколько анархистские взгляды
на вопросы политики
«Кстати о Панаме - какое несчастье! Сколько людей разорено и т. д.
Я не разделяю этого взгляда и считаю, что если бы скандал не случился, пришлось бы
устроить что-то в этом роде. Говорят, акционеры заслуживают сострадания. Конечно. Ну, а
бедные люди, которые тщетно ищут работы, разве они не заслуживают сострадания?
Большинство акционеров - прижимистые, чтобы не сказать - скаредные субъекты, или
же это представители обширной категории спекулянтов, которых меньше всего заботит
судьба тех, кто подвергает опасности свою жизнь, покидая родной дом и отправляясь в
дальние края, чтобы трудиться в нездоровом климате.
Министры, депутаты и финансисты - все они набили карманы нечестно нажитыми
деньгами. Но в то же время они пускали эти деньги в оборот, обеспечивая работу другим
людям. Можно ли быть уверенным, что деньги, вложенные акционерами, заработаны
честно?
Что ни говори, колеса вертелись, было сделано много заказов, выплачено много
вознаграждений, и там, за океаном, действительно начали строить канал. Все это славные
достижения. Что же до морали...
Чтобы мораль была в почете, лучше всего ликвидировать биржу и все спекуляции. Но
биржа и спекуляции - столпы, на которых зиждется наша современная финансовая
система. Так зачем же осуждать какого-то идиота, который истратил украденные деньги на
орденскую ленточку?»
«Мои политические взгляды? У меня их нет. Но ведь есть всеобщее избирательное
право, значит, у меня должны быть какие-то взгляды.
Я республиканец, потому что стою за социальный мир. Большинство жителей
Франции, без сомнения, республиканцы. Итак, я республиканец. Вообще, так мало людей
дорожат возвышенным и великим, что нам нужно демократическое правление.
Да здравствует демократия! Нет ничего лучше ее...
Но я ценю возвышенное, прекрасное, утонченное, мне по душе старинный девиз
«Noblesse oblige». Мне нравятся учтивость и даже куртуазность Луи XIV.
Выходит, я (инстинктивно, сам не зная почему) аристократ - поскольку я художник.
Искусство существует для меньшинства, значит, оно должно быть аристократичным.
Между прочим, аристократы - единственные,
созданы великие произведения. Что ими руководило - безотчетный ли порыв, долг или
тщеславие - роли не играет. Короли и папы обращались с художником почти как с равным.
Демократы, банкиры, министры и критики изображают опекунов, но никого не
опекают. Напротив, они торгуются, словно покупатели на рыбном рынке. А вы еще хотите,
чтобы художник был республиканцем!
Вот и все мои политические взгляды. Я считаю, что каждый член общества вправе
жить и рассчитывать на жизненный уровень, отвечающий его труду. Художник не может
прокормиться. Значит, общество организовано скверно, даже преступно.
Кто-нибудь возразит, что от произведений художника нет пользы. Рабочий, фабрикант
– любой, кто делает для общества что-то, имеющее денежную ценность, обогащает нацию.
Я пойду еще дальше и скажу, что только рабочий обогащает нацию. То ценное, что он
создал, остается и после его смерти. Чего никак нельзя сказать о меняле. Скажем, сто
франков обращаются в разную валюту. Усилиями менялы деньги переходят из рук в руки,
потом оседают в его кармане. Нация по-прежнему имеет сто франков, ни сантима больше.
Художник же сродни рабочему. Если он создал картину, которая стоит десять франков,
нация стала на десять франков богаче. А его называют бесполезным существом!
Бог мой, что за калькуляция!»
Эти исповеди Гогена не совсем верно назвали «Тетрадь для Алины», потому что на
первой странице он начертал посвящение дочери, гласящее: «Эти размышления - зеркало
моего «я». Она тоже дикарка, она поймет меня... Но будет ли ей толк от моих мыслей? Я
знаю, она любит и почитает своего отца... Как бы то ни было, у Алины, слава богу, есть
голова и сердце, достаточно возвышенные, чтобы ее не испугала и не испортила встреча с
демоническим мозгом, которым меня наделила природа». И все-таки вряд ли Гоген
собирался посылать дочери эту тетрадь, которую трудно назвать подходящим или вообще
понятным чтением для пятнадцатилетней девочки, получившей традиционное воспитание.
Неожиданное посвящение нужно, скорее, считать еще одним трогательным знаком того,
как сильно Гоген тосковал по семье.
Первая почтовая шхуна, с которой можно было ожидать ответа на повторное
ходатайство, пришла 5 марта, но она не привезла никаких известий. Зато он неожиданно
получил новый перевод на триста франков от Даниеля де Монфреда в уплату за картину