Гоголь и географическое воображение романтизма

Тема «Гоголь и география» – далеко не новая и достаточно подробно изученная с точки зрения текстологии и фактографии [1] . Исследователями рассмотрены история публикации статьи Гоголя «Несколько мыслей о преподавании детям географии» в первом номере «Литературной газеты» за 1831 г. и сюжет о републикации статьи в переработанном виде под названием «Мысли о географии» в «Арабесках» (1835), в том числе и использование «географических мотивов» в исторических статьях той же книги. Кроме того, оговорена и новая волна увлечения Гоголя географией, когда параллельно продолжению «Мертвых душ» у него возник план написать книгу о географии России, для которой было предпринято конспектирование обширных географических и этнографических источников.

Однако мое исследование начиналось не с этого корпуса фактографии, а с одного географического фрагмента в тексте «Страшной мести» – описания Карпатских гор, которое было «географическим» в прямом смысле слова:

принадлежало научному дискурсу географии, было почерпнуто из картографического источника – «Шести карт Европы с объяснением» («Sechs Karten von Europa mit Erkl"arendem Text», 1806; рус. пер. 1828) К. Риттера (1779–1859). Рассмотрение этого, как тогда казалось, странного и весьма любопытного факта интертекстуальности и поиск аналогичных ему явлений в других текстах Гоголя и в литературе в целом вывели меня к исследованию Ч. Танга «Географическое воображение современности: география, литература и философия в немецком романтизме» (2008) [2] . Труд Танга раскрыл, что география в тот момент, когда к ней обратился Гоголь, в Германии переживала свое новое рождение в трудах А. фон Гумбольдта (1769–1859) и Риттера – отцов современной науки. Она развивалась на фоне немецкого романтизма и впитывала выдающиеся идеи своего времени. В основе этой романтической географии лежала философия И. Г. Гердера и Ф. В. Й. Шеллинга, а методология строилась по образцам художественного пейзажа. Такие художники, как И. В. Гёте, Новалис, Л. Тик, К. Д. Фридрих и другие, увлекались географией как наукой и переносили ее идеи в свое творчество. Таким предстал фон, на котором тема географии у Гоголя приобретала совсем другие объем и глубину, а созвучие поднятой писателем проблематики с темами немецкого романтизма позволило концептуализировать эту тему через предложенное Тангом понятие географического воображения.

В исследовании Танга понятие географического воображения призвано указать на географический (наряду с историческим) аспект духовной жизни европейского общества в эпоху романтизма, нашедший выражение в новом формате научной географии того времени. С другой стороны, в современной гуманитарной географии, в труде Д. Грегори «Географические воображения» (1993) [3] , понятие было введено во множественном числе и в контексте критики той новой парадигмы географии, которую рассматривал Танг с точки зрения интеллектуальной истории. Критика касалась археологии географического знания, его визуальных практик и методов исследования, которые применялись европейцами в интерпретациях новооткрытых в середине XVIII в. земель Океании и Австралии. Отклики этих интерпретаций экзотической природы и людей присутствуют и в творчестве Гоголя, как присутствует в нем и мощная тема географической зрелищности, которая связана с географией и выходит за ее пределы. Близкие мне феноменологические установки не позволяли уходить в критику творчества Гоголя в контексте постколониализма, однако я все время ощущала близость географической темы Гоголя к этому направлению исследований и не стремилась полностью от нее отмежеваться.

Названные два основных теоретических контекста – немецкий романтизм и археология визуальных аспектов географии – определяют объем понятия, вынесенного мною в заглавие книги. Географическое воображение – это не метафора, а термин, и поэтому не может быть заменен другим понятием, более естественно звучащим по-русски. Географическое воображение имеет прямое отношение к географии как научной дисциплине XIX в., в прямом смысле выстроенной на нем, и в эпоху романтизма может служить для нее синонимичным определением. В других областях – в философии, литературе, живописи – географическое воображение опознается как комплекс идей и образов, которые или предшествовали географии и оформляли ее содержание, как, например, в антропологии Гердера и натурфилософии Шеллинга, или были рождены уже влиянием географических работ, как случилось с творчеством Гоголя. Благодаря этому комплексу идей и образов мы можем говорить о географическом дискурсе романтизма. Следовательно, концептуализируя гоголевскую тему географии через понятие географического воображения, я хочу указать не столько на индивидуальное воображение Гоголя, сколько на его отношение к новой парадигме научной дисциплины и пространственного сознания европейцев, которая складывалась в пределах немецкого романтизма в конце XVIII – начале XIX столетия и легла в основу современной науки. Знаком этой новой парадигмы в российском романтическом дискурсе стала статья Гоголя «Несколько мыслей о преподавании детям географии», напечатанная в первом номере «Литературной газеты» за 1831 г.

В связи со сказанным я бы просила читателя моей книги отказаться от привычного представления о географии как науке, которая предлагает нам объективный подход к изучению мира. Все мы проходили географию в школе. То, как нас учили – как была составлена программа, разделен материал, какие картинки нам показывали, – во всем этом отразился тот формат географии, которую называют «современной». Но в школе нам не объясняли, как и когда вот эта современная география определилась. А она определялась на основе географического воображения, предполагавшего связь человека, его истории и культуры с окружающей природой. Как можно было доказать эту связь? Никак, ее можно было только вообразить. И на этом воображении в начале XIX в. в Германии и под влиянием немецкой географии на полвека позже в России выстроилась современная географическая наука. Танг показывает, какое большое влияние на географию оказали источники и области, иногда очень далекие от науки, как, например, поэзия Гёте или эстетика пейзажа. Я надеюсь, что рассмотрение интертекстуальных пересечений творчества Гоголя с географическим дискурсом его времени, которое предпринимается в этой книге, выявит новый участок в общей картине интеллектуальной и художественной жизни России в эпоху романтизма и прояснит археологию некоторых современных идей.

По сравнению с книгой «Географическое воображение. Гоголь» [4] в этом издании значительно переработано теоретическое введение и появилось совсем новое заключение, в котором я пунктирно прослеживаю судьбу географического воображения в русской литературе после Гоголя. В связи с новым заключением в нынешнее издание не вошла часть исследования, посвященная картографическому анализу геобиографических аспектов творчества Гоголя. В силу формата «Научной серии» НЛО пришлось отказаться и от художественно-исследовательского эксперимента по «дословному» воспроизведению пейзажей Гоголя, который я провела совместно с профессиональным художником-графиком Г. Йонайтисом. Первое издание книги и само исследование финансировались Европейским социальным фондом в рамках проекта Вильнюсского университета «География литературы: территории текстов и карты воображения» (VPI-3.1-SMM-07-K-01-067), который администрировал Литовский совет по науке. Прошло четыре года после первого издания и первого восторга, но не прошло чувство благодарности людям, моральная и профессиональная поддержка которых мне помогала двигаться вперед. Долгое время моим вторым домом была Научная библиотека Вильнюсского университета, а ее работники – моей второй семьей. Другим уголком рая для меня стал Отдел славистики Финской национальной библиотеки, где меня опекала знаток русской коллекции Ирина Лукка. Ей я обязана за профессиональные советы, вхождение в мою тему и вдохновляющее сотрудничество. Огромное спасибо рецензентам книги Е. Е. Дмитриевой и В. Ш. Кривоносу, моим коллегам по университету и проектной деятельности Наталии Арлаускайте, Гедре Бецоните, Лаймонасу Бриедису, Гедрюсу Йонайтису, Татьяне Кузовкиной, Витаутасу Михелкявичюсу, Таисии Орал, Юлии Снежко.

Нынешнее переработанное и дополненное издание не появилось бы без участия и заботы моих российских коллег и друзей Г. В. Ельшевской, О. Н. Купцовой, Г. А. Орловой, Т. И. Смоляровой и, светлой памяти, Е. М. Сморгуновой. И конечно же, я безмерно благодарна Ирине Дмитриевне Прохоровой за возможность достойно завершить свой гоголевский проект изданием книги в научной серии «Нового литературного обозрения».

Наконец, не будет преувеличением сказать, что меня всегда спасала любовь и дружба моей семьи – Юргиса, Моники и Саломеи, мастеров на шутки и веселое балагурство. В самых смелых жизненных решениях меня неизменно поддерживала мама. С благодарностью за уроки любви и тихой преданности посвящаю ей эту книгу.

История вопроса отправляется от публикации гоголевской статьи «Несколько мыслей o преподавании детям географии» в первом номере «Литературной газеты» за 1831 г., в 1834 г. переработанной для книги «Арабески» (1835), где появилась под заглавием «Мысли о географии». К концу 1830-го или началу 1831 г. относят и короткий фрагмент Гоголя «Отрывок детской книги по географии» [5] . Однако в гоголеведении тема географии возникла только в 1909 г., когда празднование столетия со дня рождения писателя побудило к новому пересмотру его наследия и к публикации ранее не печатавшихся материалов. Так, Г. П. Георгиевский опубликовал четыре тетради конспектов Гоголя из книги П. С. Палласа «Путешествие по разным провинциям Российской империи в 1768–1773 годах» (СПб., 1773–1788; первая часть вышла вторым изданием в 1809 г.), представляющие собой не просто выписки из первоисточника, но композиционно и стилистически обработанный текст. Конспект сопровождался тетрадью с травниками, составленной Гоголем на основе книги Палласа, а также географическими и этнографическими заметками 1849–1850 гг. и тетрадью с конспектом книги Н. А. Нефедьева «Подробные сведения о волжских калмыках» (СПб., 1834). Все эти материалы осмыслялись в связи с намерением Гоголя написать географию России, которая была включена в план предполагавшегося пятого тома собрания сочинении в 1850 г. В плане были указаны три статьи из «Арабесок»: «Жизнь», «Мысли о географии» и «О преподавании всеобщеи истории» (последняя с пометкой «переделанное»), а рядом с ними появился новый заголовок – «География России» [6] . По мнению Георгиевского, «в последние годы жизни Гоголя <…> интерес его к географии России возрастал по мере того, как он расширял задачу для своего творения («Мертвые души»)» [7] . Ю. В. Манн отмечает, что расширение горизонта географических познаний Гоголя о России соответствовало расширению пространства «Мертвых душ», в которых место действия сдвигалось «от губернии в Центральной России в первом томе – к „северовосточной“ или восточной России во втором томе и наконец к Сибирскому региону в томе третьем» [8] .

Вопрос о широте познаний Гоголя в географии был поставлен в том же 1909 г. Георгиевский отмечал: «…не подлежит сомнению, что ему (Гоголю. – И. В.) удалось собрать для себя все печатные труды по географии России» [9] . К тому же писатель собирал через своих корреспондентов географические и этнографические сведения о знакомых им местностях и предполагал сам путешествовать по России, особенно по местам ему мало известным [10] . Именно в отношении занятий Гоголя географией издатель его сочинений С. А. Венгеров сделал заключение о том, что «ни в какои другои области научных занятии не сказалась так ярко жилка кабинетного ученого», «та характеристичная черта всякого научного деятеля по призванию», которую можно назвать «бенедиктинством», понимая под ним «любовь или вернее страсть к научному труду как таковому, почти независимо от результатов» [11] . Через 30 лет, в 1939 г. географ проф. В. П. Семенов-Тян-Шанский заявил, что «Гоголь своей чисто художественной интуицией взял высоты будущей географической науки, во многом „не снившиеся тогдашним мудрецам“» [12] , подразумевая под «будущей» географию своего времени. Пожалуй, преувеличивая возможности художественной интуиции Гоголя, Семенов-Тян-Шанский все же был прав в том, что достигнутые гоголевским «вещим взором» «идеологические выси географической науки» «во времена Гумбольдта и Риттера еще не были вполне ясны», география освоила их только к концу XIX в., «значительно позже „Космоса“», и Гоголь, следовательно, должен был сам разбираться в новой для него области [13] .

Основными географическими источниками Гоголя считают два труда К. Риттера: «Землеведение в связи с природой и с историей человека, или Всеобщая сравнительная география» («Erdkunde im Verh"altnis zur Natur und zur Geschichte des Menschen oder allgemeine, vergleichende Geographie, als sichere Grundlage des Studiums und Unterricts in physicalischen und historischen Wissenschaften», 1817–1818), с которым писатель должен был познакомиться по-немецки, и «Шесть карт Европы» (1806), изданные по-русски в переводе М. П. Погодина под названием «Карты, представляющие: 1. Главные хребты гор в Европе <…> 6. Величину, народочислие, населенность и распространение народных племен по Европе. С объяснением» [14] . К обстоятельствам, значительно повлиявшим на решение Гоголя выступить с мыслями о преподавании географии, относят визит в Россию А. фон Гумбольдта в 1829 г. [15] Среди авторитетов Гоголя в области географии видят и К. И. Арсеньева – автора многократно издававшегося учебника по всеобщей географии, который писатель конспектировал, когда работал учителем географии в Институте благородных девиц [16] . Последний факт вызывает недоумение, так как учебник Арсеньева никак не соответствует той концепции географии, которая излагается в статье Гоголя и от которой он не отказался до конца жизни (объяснение этого парадокса я предлагаю в первой части книги). В статье Гоголя также видят влияние наиболее значительного для романтической историографии и географии труда И. Г. Гердера «Идеи к философии истории человечества», а также – созвучие с натурфилософией Ф. Шеллинга [17] . С другой стороны, отмечается параллельность геоисторической концепции Гоголя методологическим исканиям французской романтической школы историографии [18] и обращение к «Введению во всеобщую историю для детей» А. Шлёцера [19] . В педагогических идеях Гоголя находят также следы системы И. Г. Песталоцци [20] .