ГОГОЛЬ-МОГОЛЬ
Шрифт:
Словно просунул в дверь голову, выкрикнул дразнилку, а затем скрылся.
Это они-то «Герасимов и Ефаев»! Словно не авторы знаменитых полотен «Сталин и Ворошилов в Кремле» и «Встреча артистов театра Станиславского с учащимися академии Жуковского», а пара двоечников и драчунов.
Альфред Рудольфович чаще всего рисует по фотографиям, а Герасимов и Ефанов со своими мольбертами направляются прямиком в Кремль.
Никто не станет им позировать, но присутствовать разрешат. Сядут художники в конце кабинета и стараются ничего не пропустить.
Иногда вопросы
Александру Герасимову не раз выпадала честь сидеть со Сталиным за столом. Пили чай, обсуждали проблемы социалистического реализма, упоминали тех или иных мастеров.
То есть говорил, в основном, Герасимов, а Сталин в ответ выпустит то длинную струйку дыма, то короткую.
По длине этих струек и стараешься понять, в каком направлении вести разговор.
Эберлингу с Николаем II было куда проще. Художник демонстрирует почтительность, но и государь ему не уступает. Так и топчутся на месте, словно Бобчинский с Добчинским.
А Герасимов ощущает неловкость и за столом. В какой уже раз меряет взглядом столбик и не понимает, от чего зависят перепады.
Зато в кресле Президента Академии с лихвой отыграется.
Помните того гордого собой художника, что предрекал своим работам судьбу картин Леонардо?
В кабинет Герасимова он входил чуть не на цыпочках. Никак не мог решить, лучше с улыбкой или без. Да если и улыбаться, то во всю физиономию или уголками губ?
Что касается «Герасимова и Ефаева», то всегда можно сказать, что рука повела не туда.
Не казните за описку! Потерпите, пока перепишу!
Конечно, никакой ошибки нет. Если в какой-то момент был искренен, то лишь тогда, когда называл фамилии живописцев.
Только три слова, но зато честных. Уже кое-что. Ведь бывает, изведут рулоны бумаги, а ничего не скажут по существу.
Есть у Эберлинга разногласия с этими мастерами. При этом предмет спора самый что ни есть принципиальный.
Вопрос не больше не меньше состоит в том, как правильно изображать Сталина. Вешать ему на грудь многочисленные ордена или оставить без ничего.
Альфред Рудольфович считал: вешать. Никак он не мог примириться с теми, кто рисует вождя в солдатской шинели.
Ну что это такое? Ни погон, ни фуражки с красным кантом. Все равно, что изобразить царя в шлепанцах и халате.
Сами-то Ефанов и Герасимов знают цену отличиям. Как-то не слышно, чтоб отказывались. Иногда и в гости тащат иконостас. Прямо позвякивают, когда встают для тоста.
И на других своих полотнах об орденах не забывают. Не только крестьянина, но и артиста представят при всем параде.
Отчего же Сталин вот так, налегке? Получается, что для всех одни правила, а для него другие.
Когда Альфред Рудольфович рисовал балерину Семенову, то не забыл о ее правительственной
Изобразил Марину Тимофеевну в строгом костюмчике неброских тонов.
Не домашнее, а выходное платье. Да еще орден. Не представить, что эта уж очень серьезная женщина выходит на сцену в «Жизели» и «Дон Кихоте».
Кажется, и по телефону она сейчас беседует по делу, а не просто так. Возможно, договаривается о машине, которая отвезет ее на ответственную встречу.
Раз Семенову Эберлинг воспринял таким образом, то как ему изображать Сталина? Бывает, лицо нарисует в два счета, а потом долго корпит над аксельбантами.
Когда-то в юности Эберлинг немного посещал мастерскую Чистякова. Почему предпочел ему Репина? Да потому, что не во всем с Павлом Петровичем соглашался.
Великий человек был Чистяков, но иногда скажет такое, что растеряешься. Однажды работу над рисунком предложил начать с пятки, а затем двигаться дальше.
Шла бы речь об Ахиллесе, то и правильно. А чем виновата обнаженная модель? Есть у нее кое-что другое, что представляется не менее важным.
Иногда отвергнешь какую-то мысль, а потом сам к ней вернешься. Тут не в пятке дело! Пусть и переборщил учитель, а все же нужна точка отсчета.
Как, к примеру, писать вождей? Конечно, ордена в первую очередь. Причем не все сразу, а по отдельности. Сперва изобразил эти висюльки, а потом переходишь к лицу.
Вот откуда впечатление внушительности. Взглянешь на обилие блестящего и отсвечивающего, и сразу соглашаешься: царь.
Непростое было время. В одних случаях позволительно говорить так, а в других сяк. Не совсем ловко выразился, и платишь за это сторицей.
Когда произносишь имя вождя, изволь присовокупить все, что полагается.
Если роза - цветок, олень - животное, то Сталин - вождь, учитель и лучший друг.
Это не уточнения, а как бы полное имя. Поэтому всякий раз следует повторить всю формулу, а не какую-то ее часть.
Тем удивительней деловой тон переписки ГОЗНАКа. Только иногда назовут должность - вот и все выражение почтительности.
И разговор с художником простой и короткий. Тут не станут ходить вокруг да около, а просто перечислят свои требования.
Нет, чтобы уже на первых подступах к фамилии начать расшаркиваться, но гознаковцы сохраняют спокойствие.
А ведь, случалось, арестовывали за то, что не вовремя прекратил аплодировать. Может, просто решил передохнуть, чтобы с новой силой продолжить, но кто же поверит этим оправданиям.
Так что же, одним позволено, а другим нет? И решения жилтоварищества не обходятся без фигур речи, а тут фабрика заготовления государственных бумаг.
Напишут без затей: «Требуется нарисовать официальный портрет т. Сталина на основе фотографий с нумерами 1 и 2, придав положению корпуса менее интимное, т.е. более прямую посадку, кисть руки опустить приблизительно как на фотографии № 2 и взгляд направить непосредственно на зрителя».