ГОГОЛЬ-МОГОЛЬ
Шрифт:
Как это говорится в предписании ГОЗНАКа? «Глаза осветить как на фотографии № 1». На сей раз свет был не люминесцентный и резкий, а чуть притушенный, идущий изнутри.
Возможно, мы знаем ее имя. «Натурщица Пия, девушка замечательной красоты, - сообщается в журнале «Иллюстративная Россия», - давшая слово, что со смерти знаменитого Винеа, она никому больше не будет позировать, для Эберлинга сделала исключение, и он написал с нее ряд головок
Альфред Рудольфович ехал во Флоренцию не просто рисовать, но рисовать ее. Представлял как он встанет с постели, а приятельницу попросит немного задержаться.
Остановись мгновение, ты прекрасно, но более всего прекрасна сама Пия!
Эта девушка вся из чудесных мгновений, летучих улыбок, быстрых и едва заметных рефлексов. Сколько бы он ни старался собрать их вместе, его рисунки останутся копией с оригинала.
Нет, Эберлинг все время помнит о Петербурге. Не такой это человек, чтобы из-за чужеземных радостей забыть место, где ему всегда было хорошо.
«Не знаю, может быть, вам покажется это парадоксом, - говорил он, - но я скажу, что красавицей в полном смысле слова может быть только умная, образованная и честная женщина. И нигде в мире нет такого количества женщин, вдумчивых, искренних, как в Петербурге. Немало их, конечно, в Москве, точно также и в Варшаве, потому что польки же славянки».
Самое любопытное тут уточнения. Как бы постепенно всплывающие в памяти лица и города.
Впрочем, это не мешает ему сказать о том, что наиболее комфортно он чувствует себя в российской столице.
Спасибо, родной город! Хоть погода в наших краях изменчива, но барышень отличает сердечность. С каждым знакомством ощущаешь, что твоя жизнь стала еще богаче.
Об этом он и сказал в интервью. Опять же, не подчеркивая своего участия, но и не отрицая его.
Если бы Эберлинг рисовал себя у мольберта, а натурщицу на подиуме, он был бы обстоятельнее. А так просто констатировал, что «… почти каждая дама из общества согласится в Петербурге позировать» и посетовал на то, что «в других городах Европы вы намучаетесь, отыскивая натурщицу».
Натурщицы в других странах «очень редко отвечают вкусу требовательного художника». Да и чувству, судя по всему, отвечают не всегда. Так что слово «намучаетесь» можно отнести не только к поиску, но и к результату.
По сути, Альфред Рудольфович излагал свое видение мира и требования к нему.
Вновь ему представилась картина. Это когда читаешь кажется, что он говорит обо всех своих приятельницах, а на самом деле о той или другой.
И при этом главную мысль тоже сформулировал. То есть несколькими штрихами добился сходства, но и сказал о предпочтениях.
«Если вы захотите написать "ню", попробуйте найти подходящую к задуманной Вами картине натуру... У одной вы найдете красивый бюст, у другой торс или ноги, очень редко красивое, одухотворенное лицо, и никогда весь ансамбль целиком. К счастью, красивые дамы из общества у нас не стесняются
Не прав будет тот, кто не обнаружит в этом рассказе лирической ноты. Кто не прочтет его как историю о капризности и упрямстве. О свойствах страсти, наконец.
Дон Жуан - совсем не тот, кому больше всех надо. В первую очередь, это человек чрезмерных и даже невыполнимых требований.
Чем больше притязания, тем сильней разочарование. Всякий раз кажется, что вот оно. Потом видишь, что ошибся. Всего-то и было, что «красивый бюст» или «торс».
Потом пишешь заказной портрет и вспоминаешь свои удачи и разочарования.
Рисует Альфред Рудольфович глубокоуважаемого господина гофмаршала, а размышляет о своих победах совсем не на военном поприще.
Как раз приступает к толстой шее, затем перебирается к орденским лентам, а в голове звучит что-то совсем неподходящее.
«Зингенераль, моя цыпочка, сыграй мне на скрипочке…»
Знало бы Его превосходительство, что делается в голове художника. Оттого во время работы у него такое довольное лицо.
Впрочем, не только в песенке дело, а в том, что всякий раз надеешься обрести «ансамбль целиком».
Приступаешь к портрету с тем же чувством, что к новому любовному увлечению.
Думаешь, что сейчас-то наверняка будет не что-то одно, а все сразу.
Только сердишься, что гофмаршал ведет себя скованно. Нет, чтобы артистически взмахнуть рукой, воскликнуть что-то необязательное, так уткнулся в невидимую цель.
Что тут поделаешь? Трудно почувствовать себя при всем параде столь же свободно, как совсем без ничего.
И все-таки были в его жизни часы, когда, казалось, все осталось как прежде.
И двести лет назад на уроках большого мастера была тишина.
И ученики Леонардо корпели над рисунками. В который раз начинали, но все не могли приблизиться к натуре.
Даже тогда, когда все вокруг писали девушек в футболке, в студии предпочитали «ню».
В этом смысле он был неумолим. Уж если натура, то не поднос или ваза с фруктами, а какая-нибудь красавица.
Вы когда-нибудь писали обнаженных? Чувствовали ту особую ауру, которую создает присутствие модели?
Стоит девушке оказаться на подиуме, как сразу возникает центр притяжения, источник энергии и тепла.