Голгофа женщины
Шрифт:
Слуга взял шляпу и вышел. Когда он вернулся, кофе уже кипел на элегантной машинке, и комнату наполнял приятный аромат.
– Позвольте мне, Дарья Антиповна, поздравить вас с приездом и предложить вам эти цветы. Пусть они предвещают вам веселую жизнь в этом доме! – сказал Иосиф, подавая с ловким поклоном букет из астр и георгин, который он, очевидно, только что нарвал в саду.
Слегка смущенная Дарья сделала реверанс, поблагодарила Иосифа и, для поддержания собственного достоинства, стала разливать кофе. Минуту спустя они мирно беседовали за чашкой чудного напитка. На столе кроме сухарей красовались великолепные ванильные
Иосиф подробно рассказал про скандал, вызванный женитьбой его барина. Затем, он в свою очередь, осведомился, какова из себя молодая, как велико ее состояние и при каких обстоятельствах состоялся этот брак.
– Я не знаю всех подробностей, так как поступила в услужение к барышне Ксении Александровне всего за неделю до ее свадьбы по рекомендации моей тетки. Она служит кухаркой у старого родственника барыни, который воспитал ее. Но я могу сказать по совести, что барыня очень красива и, по-видимому, очень добра. Насколько мне известно, у нее нет никакого состояния и она круглая сирота… Боже мой! Это господа приехали! – вскричала Дарья, вскакивая со стула и бросаясь в коридор.
Иосиф последовал за ней.
Приближаясь к гостиной, они услышали грубоватый голос Якова и другой, звучный и раздраженный, звавший лакея.
На пороге пустой гостиной стоял высокий молодой человек лет двадцати семи, очень смуглый, с правильными чертами лица. Иван Герувиль был действительно очень красив, но в эту минуту его делали безобразным гнев и крайнее удивление. Лицо его было красно, большие черные глаза будто стремились из орбит. Рукой, затянутой в перчатку, он потрясал тростью с золотым набалдашником, причем его жесты ясно показывали, что он ищет, на кого бы обрушить свой гнев.
За ним, настолько же бледная, насколько он был красен, стояла молодая женщина среднего роста, одетая в дорожный костюм из зеленого драпа. Большая шляпа а-ля Рембрандт красовалась на ее голове, русые волосы вились на лбу, а большие серые глаза с ужасом блуждали по пустой грязной комнате.
– Что это значит?! Куда девалась мебель?! Мой дом разграбили, а ты даже не позаботился уведомить меня об этом! – крикнул Иван Федорович, как только появился Иосиф в сопровождении Дарьи.
Лакей с первого же взгляда понял, что все бешенство барина обрушится на его бедную голову, если он быстро не отобьет его от себя.
– Никто ничего не грабил, барин! Это ваша матушка приехала сюда вчера вечером и все уложила, а сегодня утром увезла мебель и остальные вещи. Она сказала мне, что действует так по вашему приказанию; мне же сказала дожидаться вас здесь. Я предполагал, что мне придется сопровождать вас в гостиницу, – ответил Иосиф.
Иван Федорович не перебивал его. При имени матери румянец его сменился страшной бледностью. Опустив голову и нервно кусая губы, он, казалось, больше не слушал Иосифа.
Вдруг он повернулся к жене и сказал:
– Здесь произошло какое-то глупое недоразумение, но я сейчас устрою это. Подожди меня, дорогая, здесь; я скоро вернусь.
И без всяких дальнейших объяснений он почти выбежал из дома и вскочил в карету. Мгновение спустя послышался грохот уезжавшего экипажа.
С минуту Ксения Александровна стояла, как изваяние, не зная, что ей делать. Затем она нерешительно подошла к окну и села на подоконник. У нее кружилась голова. Она бессознательно отложила в сторону небольшой
Смущенные и расстроенные Иосиф и Дарья стояли в стороне, не смея приблизиться. Немного подумав, они тихо вышли из комнаты и оставили дверь открытой, чтобы слышать, если их позовут. Что же касается Якова, то он уже давно ушел.
Прошло более полутора часов, а Иван Федорович все еще не возвращался. В доме царила мертвая тишина. Даже слуги, чувствуя напряженность обстановки, говорили вполголоса.
– Нет, так поступать нельзя! Теперь я вижу, что барин не любит свою жену, – пробормотала, наконец, Дарья. – Разве оставляют человека, которого любят и жалеют, в такой конюшне, где даже нет стула, чтобы присесть!
– Действительно, он мог бы ее отвезти пока в гостиницу. Я, положительно, не понимаю, что такое случилось с ним? Никогда ни с одной из своих любовниц он не был так нелюбезен, – так же тихо ответил Иосиф.
– Сегодня так холодно, что бедная барыня, должно быть, просто замерзла. Вам надо бы затопить печку, а я, наверное, сниму с барыни шляпу, – сказала Дарья после некоторого молчания.
– Это правда! Я сейчас затоплю в маленькой комнатке с балконом, а потом принесу из спальни кресло. Это все-таки будет удобнее, чем сидеть на подоконнике.
И камердинер, охваченный внезапным усердием, побежал за дровами.
Скоро в печке уже пылал яркий огонь, а кресло Иосиф поставил прямо перед нею. Когда все это было сделано, Дарья вошла в гостиную, где Ксения Александровна по-прежнему сидела на окне все в той же позе, в какой они ее оставили.
– Позвольте, барыня, снять с вас шляпу и перчатки, – робко сказала камеристка.
Молодая женщина вздрогнула и выпрямилась, точно ее разбудили от глубокого сна, но ничего не ответила, хоть и не протестовала, когда Дарья вытащила длинные шпильки, придерживавшие шляпу, и сняла с ее заледеневших рук перчатки. Так же машинально она встала и прошла в соседнюю комнату, где весело потрескивали в печке дрова. Вдруг ее взгляд, равнодушно блуждавший по бессовестно оголенной комнате, остановился на письмах и фотографических карточках, развешанных на стене. Ксения Александровна остановилась; после минутного колебания подошла к стене и стала рассматривать оригинальную коллекцию. Темный румянец разлился по ее лицу, но почти тотчас же сменился смертельной бледностью. Быстро отвернувшись, молодая женщина прошла в смежную комнату и села в кресло.
Дарья укутала барыню большой шалью, а ноги ее закрыла пледом. Потом она предложила ей выпить чашку горячего кофе или чаю, но Ксения Александровна отказалась и объявила, что она не голодна.
В душе молодой женщины бушевала буря, и только гордость и присутствие слуг дали ей силы сдерживать слезы, которые горячим потоком подступали к ее горлу. Гнев и негодование, точно клещами, сжимали ее сердце.
Ксения Александровна откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза.
Мало-помалу возбуждение молодой женщины сменилось невыразимой горечью, глубоким отчаянием и убеждением, что она сделала непоправимую ошибку, добровольно осудив себя на ужасное будущее, которое стояло сейчас перед ее мысленным взором подобно мрачному кошмару. Ее сердце сдавили страшная тоска и страх полного одиночества. Как в калейдоскопе, проходила перед ней ее прошлая жизнь, уже испытанная несчастьями.