Голод
Шрифт:
– Думаешь, горгульи женщину похитили? – спросил Факел, окидывая взглядом лес вокруг нас.
– Сомневаюсь, - отозвался я, делая то же самое. – Слишком аккуратно они стоят. Если бы их сбросили… А погляди-ка туда!
Шагах в пятидесяти от нас на кустах висело черное платье. Держа оружие наготове, мы с Факелом приблизились. Платье было аккуратно расправлено и развешено на нескольких ветках. Я провел по нему рукой. Следов крови не было. Дыр или порезов – тоже.
– Это ведь платье Ольги Львовны, - тихо сказал Факел. – Не нравится мне это.
А уж мне как не нравилось. Если мысленно провести
Разглядеть что-либо в том направлении мешал кустарник.
– Я пройду прямо, - тихо сказал я. – А ты обходи по краю, вон там, - я указал рукой, где кусты росли заметно реже. – И Бога ради, постарайся не шуметь. Здесь что-то нечисто.
Последнего я мог бы и не говорить. Это было слишком очевидно. Факел заверил меня, что он будет тих как мышь. Мышка из инквизитора получилась, прямо скажем, так себе, но, если повезет, сойдет за мишку. А если не повезет, то с его огнеметом еще неизвестно, кому не повезет больше. Главное, успеть до этого момента вытащить Ольгу Львовну.
С этой мыслью я быстро зашагал вперед. Отдельные элементы наряда Ольги Львовны, аккуратно развешанные на нижних ветках, подсказывали, что я на верном пути. В какой-то момент я испугался, что иду прямиком в засаду, однако в таком случае тот, кто ее расставил, должен был бы быть настоящим провидцем. Мы ведь и сами не знали, что свернем сюда, и даже заметив горгулий, могли свернуть раньше или позже, и прошли бы мимо этой выставки женской одежды.
Впереди обозначился просвет. Я поднырнул под развесистой веткой, и моему взору предстала небольшая полянка. В солнечный день она была бы залита светом, а сейчас лишь им озарена. Посреди полянки торчал из земли огромный пень. Ровный срез и торчащий вверх кусок коры делали его похожим на эдакий лесной трон.
На троне восседала Ольга Львовна. Абсолютно без одежды и без волос. Зато теперь у нее были крылья. Увы, крылья были не ангельские. Пепельного цвета, кожистые, с тонкими перепонками – они отлично подошли бы гигантской летучей мыши. Или горгулье.
Глаза барышни были закрыты. В небесах ни единой горгульи не наблюдалось. Насколько, конечно, можно было пронаблюдать. Тучи плыли так низко, что едва за макушки деревьев не цеплялись. Я рискнул прокрасться вперед.
Кожа барышни буквально на глазах наливалась тьмой. Она уже обрела тот же пепельный цвет, что и крылья, но не остановилась на достигнутом и темнела дальше. Плечи барышни стали цвета эбенового дерева, и тускло поблескивали, хотя сегодня вроде и солнца толком не было. Поверх кожи проступали тонкие шрамы, делая ее еще больше похожей на камень. Я слышал от Факела и других инквизиторов, что иногда одержимые обращались очень быстро – особенно когда страсти захватывали какого-нибудь особенно безвольного бедолагу – но чтобы вот так, прямо на глазах…
Справа в кустах хрустнула ветка. Барышня распахнула глаза. Глаза у нее по-прежнему были голубые. Как небеса, от которых она отвернулась.
– Здравствуйте, господин Глаз, - произнесла барышня с улыбкой.
– Или мне следует называть вас господин Марков? – уточнила она чуть более шипящим голосом.
– Лучше Глаз, - сказал я, выходя на полянку. – Я успел привыкнуть к этому прозвищу.
– Привычки делают
– Разве мы уже враги? – спросил я, делая еще шаг вперед.
Ольга Львовна помотала головой. На ее свежей лысине я заметил татуировку. Она была белого цвета и теперь отчетливо проступала на новой коже барышни. Татуировка изображала женщину, запутавшуюся в паутине. Что ж, к нынешнему состоянию Ольги Львовны она подходила в самый раз.
– Вовсе нет, - ответила барышня с улыбкой.
– Вы ведь не собираетесь меня схватить?
– добавила она шипящим тоном.
Собственно, именно это я и планировал.
– А у меня получится? – спросил я, делая еще шаг.
Барышня снова помотала головой, после чего на два голоса заверила меня, что не стоит даже пытаться. В обоих голосах звучала полная уверенность. Ну что ж, нет так нет. Был у меня еще один козырь в рукаве. Точнее, в кармане. Делая следующий шаг, я прикинул, как бы половчее разыграть его. Так ли, эдак, а мне всё равно надо было подобраться поближе.
– Что ж вы, Ольга Львовна, - сказал я, переступая через корягу. – Связались с такой плохой компанией.
– Плохие девочки при ближайшем рассмотрении бывают не так уж плохи, - прошипела барышня, соблазнительно изгибаясь на своем троне. – Не так ли, господин Марков?
– Бывает и так, - пока я говорил, я осмотрелся, словно бы выбирая место посуше, и приблизился к барышне еще на один шаг.
– Но что скажет ваш брат?
– А вам не наплевать? – лениво-шипящим тоном осведомилась барышня.
– Ох, если бы вы знали, господин Глаз, как он меня утомил, - добавила она, грациозно потягиваясь и расправляя крылья. – Только и делал, что говорил. Сделай то, сбегай туда, раздобудь это. А сам он, видите ли, слишком великий газетчик для рутины. Но знаете, господин Глаз, все его великие статьи на самом деле написаны мной, так что человечество ничего не потеряло от того, что он, наконец, заткнулся.
Последнюю фразу она произнесла с чарующей улыбкой, но в ее голосе сквозила даже не злоба, а настоящая ненависть. У меня аж мурашки по спине пробежали.
– Он мертв?
– спросил я, не сомневаясь в утвердительном ответе.
– Мертв, - прошипела барышня.
– Но, если вашему доброму сердцу будет от этого легче, он умер легко и быстро, - добавила она, и вновь улыбнулась, явно смакуя приятные воспоминания.
Даже если газетчик умер быстро, вряд ли его последние мгновения были приятными для него.
– Он просто не стоил того, чтобы придумать для него интересную смерть, - прошипела барышня. – В отличие от вас, господин Марков.
Справа в зарослях промелькнул красный плащ.
– Вот как?
– произнес я, как бы между прочим придвигаясь еще чуть ближе. – И что же вы придумали для меня?
Барышня с интересом наблюдала за моими маневрами.
– Это сюрприз, - сказала она с улыбкой.
– Что ж, пусть будет сюрприз, - отозвался я, выходя на позицию для рывка вперед.
Между мной и барышней оставалось метра три ровной земли. Я глянул, нет ли там чего в высокой траве. Если и было, я этого не заметил. Однако Ольга Львовна оставалась подозрительно спокойной, и это не могло не настораживать.