Голому рубашка. Истории о кино и для кино

АНАТОЛИЙ ЭЙРАМДЖАН

Москва «Голос-Пресс» 2012

Моя предыдущая книга называлась «С миру по нитке», и потому название второй возникло моментально: «Голому рубашка». Не стоит искать смысл в этом названии — я объяснил, как оно родилось.

По содержанию книга очень похожа на книгу «С миру по нитке» — начинается она с «историй о кино и для кино». Новое в книге — мои рассказы. Я писал такого типа рассказы

до поступления на Высшие курсы сценаристов и режиссеров, после окончания которых писал только сценарии. И вот теперь снова взялся за рассказы. Надеюсь, что они найдут своего читателя. Кроме того, в книге вы можете прочесть сценарий и пьесу, написанные относительно недавно. И, я не мог без этого, — поместил в книгу пару-тройку юмористических рассказиков.

Прошлую мою книгу оформлял художник Вагрич Бахчанян. Его уже нет. Книгу оформила его жена, талантливая художница Ирина Бахчанян, да так, что мне кажется, будто руку к этой работе приложил сам Вагрич.

Желаю Вам, я надеюсь, приятного чтения.

Анатолий Эйрамджан

Мой майамский приятель Дэвид Безуб рассказывал мне, что когда он служил в армии, то больше всего боялся замкомандира части полковника Цейтлина. Все солдаты его жутко боялись — принципиальный был полковник, строгий, к тому же он читал лекции по международному положению, требовал внимания и задавал контрольные вопросы. Цейтлин зорко следил за неукоснительным соблюдением Устава воинской службы и особенно за внешним видом солдата — чтоб сапоги были начищены, воротничок чистый, ремень затянут, бляха блестела и т. д. А если замечал, что что-то не так, — не избежать тогда солдату наказания.

А как вел лекции по международному положению! Рассказывал о подневольном положении рабочего класса при империализме, бескомпромиссной борьбе тред-юнионов за права трудящихся, происках капиталистов — поджигателей новой войны, клеймил агрессивные государства: Америку, Англию, ФРГ, израильскую военщину — весь этот Североатлантический блок, напоминал при этом, что мы всегда начеку, что «броня крепка и танки наши быстры», и требовал, чтобы солдаты знали имена всех руководящих деятелей братских коммунистических партий. По всему поэтому солдаты трепетали даже при упоминании его имени и называли про себя полковника «Зверь Цейтлин».

И вот как-то Дэвид рванул в самоволку. Жара стояла жуткая, а служил он на юге Украины, рядом с частью текла какая-то речка, был воскресный день, и там плескалось много горожан. Дэвид не выдержал и рванул туда. Спрятал под камень солдатскую одежду, выкупался и сел на этот камень загорать, а заодно смотреть на девчат в купальниках. Хорошо ему стало, разомлел Дэвид, забыл уже про армию, про свою службу и вдруг видит — прямо на него идет полковник Цейтлин.

Дэвид, хоть и перепугался, а все же сообразил — повернул лицо в другую сторону, сделал гримасу в надежде изменить лицо, авось Цейтлин не узнает его в голом человеке. Но оказалось, узнал. Цепкий взгляд был у полковника Цейтлина.

Подошел он, сел рядом с Дэвидом на другой камень и молчит. Молчит и Дэвид, держит гримасу все надеется, вдруг не узнал его Цейтлин.

Наконец Цейтлин говорит:

— Безуб, закурить есть у тебя?

Тут уж что поделаешь — Дэвид достал из-под камня форму и протянул Цейтлину пачку «Примы», зажег спичку, дал прикурить. Цейтлин жадно

затянулся и стал молча, сосредоточенно курить, как будто бы за день истосковался по куреву. Дэвид наблюдал за ним, чувствуя, что полковник закурил неспроста. Не нравился ему этот долгий, молчаливый перекур Цейтлина. Обдумывает видать, гад, как наказать Дэвида построже.

Наконец Цейтлин докурил сигарету, потушил ее сапогом и сказал Дэвиду:

— Слыхал, как наши пизды арабам дали? Разгромили к ебаной матери их всех за шесть дней! Вот так вот!

И, хлопнув Дэвида по плечу, пошел он в часть.

Дэвид два дня с трепетом ждал наказания от Цейтлина за самоволку, но никакого взыскания не последовало.

Это был 1966-й год. Теперь-то Дэвид понимает, что Цейтлин весь был переполнен тогда радостью и гордостью за свой народ, а поделиться было не с кем. В части был всего один еврей, и то солдат — Дэвид Безуб. И когда он не смог найти Дэвида в части, понял, что тот ушел в самоволку и скорее всего на речку. И пошел искать его. А ему-то и надо было, что выговориться человеку, который его не продаст. И чтобы и тому человеку это известие было в радость. Вот тебе и «Зверь Цейтлин»!

Этот случай Дэвид запомнил на всю жизнь. Да и я теперь часто вспоминаю этот его рассказ.

Как-то я был на дне рождения знакомого режиссера и, когда вместе со всеми вышел на лифтовую площадку покурить, услышал такой разговор:

— Я вырезал ему полрта, иначе нельзя было спасти этого больного, — говорил вальяжный мужчина, и все, замерев, слушали его. — Такая это была страшная опухоль.

— Где была? — спросил я, потому что у себя во рту я тоже нащупал недавно языком какое-то образование.

— На нёбе, — ответил мне мужчина. — Кстати, в последнее время что-то они часто появляются.

Я улучил момент, когда этот мужчина остался один, подошел к нему и сказал:

— У меня тоже на нёбе появилось что-то. Может, посмотрите?

— Не здесь, — солидно сказал мужчина. — Вот моя визитка, приезжайте завтра в клинику, посмотрим, что у вас.

На следующий день я приехал к нему. Роберт, так звали этого врача, осмотрел меня и сказал, что надо немедленно ложиться в клинику на обследование. Я тут же поехал домой, собрал вещи (я тогда жил один и никого не должен был оповещать о своем решении лечь на обследование), взял книжки, кое-какие деликатесы и, не скрою, с легким трепетом приступил к обследованию в отделении челюстно-лицевой хирургии Московской городской больницы.

Мне сделали панорамный снимок полости рта, взяли на анализ кровь, проверили током проводимость участков челюстей и т. д. В палате вместе со мной лежали, в основном, как выяснилось, алкаши. По разным поводам у них была сломана челюсть — у кого в драке, у кого при падении с лестницы. Когда в первый день принесли в палату обед и я взял ложку, чтобы есть суп, вдруг услышал свистящее шипение, заполнившее палату, как будто воздух исходил из дюжины проколотых автомобильных камер. Оказалось, так больные ели суп — рта они не могли полностью открыть, так как челюсти их были зафиксированы металлической сеткой, вроде намордника, и потому все эти бедняги вынуждены были затягивать суп через решетку неимоверными усилиями, создавая во рту вакуум. О том, чтобы съесть второе, не могло быть и речи; основная их еда только жидкая и то давалась с тяжким трудом. Время от времени их уводили на операции, и, когда привозили обратно, я по их виду понимал, что там с ними происходило что-то очень ужасное. Они возвращались с выражением жуткой муки на лице, их стоны говорили о том, что переносимая ими боль нестерпима. И это было понятно: когда болит один зуб — это кошмар, а тут вся челюсть.