Голому рубашка. Истории о кино и для кино

Эйрамджан Анатолий

После Кэрол я поехал в «Старбак-кофе», заказал кофе и попросил телефонную книгу: решил проверить, вдруг Роберт уже попал в нее, книга ведь обновляется здесь раз в три месяца.

Интересно все же, что человек совсем не меняется с возрастом, я имею в виду характер: каким в детстве был — такой на всю жизнь остается! Вот, пожалуйста, Роберт! После тех трагических событий в Баку он еле живой оказался в Красноводске, потом беженцем в Москве несколько лет прожил, милиция наверняка замучила разными проверками и поборами — все же лицо кавказской национальности. Дождался, наконец, визы в Канаду; я знаю, что это такое — ждать визу — одни сплошные нервы! А застукал я его на старом любимом занятии — на кадреже.

Как ни странно, в телефонной книге оказалось несколько Давидянов и один был Роберт. Я тут же позвонил и представил, как телефонный звонок оторвет Роберта от Лисы, как он сначала подумает, брать или не брать трубку, а когда увидит, что экран

светится моим именем — тут же откликнется. Но трубку никто не брал. Потом я решил, что телефон этот не мобильный, а домашний и, возможно, не имеет определитель номера. Поэтому Роберт не берет трубку, так как занят самым главным делом своей жизни. Это он сам так про себя говорил: «Я занимаюсь наукой все свободное время.

— Свободное от чего? — спрашивали его.

— От кадрежа! — отвечал Роберт. — Это главное дело моей жизни!

А все думали, что главное дело его жизни — физика. Ведь прямо после института он поступил в аспирантуру, все были уверены, что вот-вот он сделает какое-нибудь важное открытие: он ведь даже в Тбилиси все время ездил, работал там на атомном реакторе.

Хорошо, что вспомнил про этот реактор! Однажды Роберт подхватил где-то мандавошек, в какой-то женской общаге принимал душ и вытерся чужим полотенцем — так он говорил. Когда обнаружил их, а был он в то время в командировке в Москве, то по совету других аспирантов купил серо-ртутную мазь и обмазал ею все места, где могли быть эти мандавошки. И мазал каждый день по нескольку раз и очень густо — он тогда был женат на Луизе и, конечно, не мог возвратиться к ней в Баку с таким подарком. Ну, вроде вывел их, приехал в Баку, а через несколько дней его отправили в Тбилиси продолжать работу на том реакторе. В то время в Тбилиси работала медицинская комиссия из Москвы — проверяла здоровье людей, которые работают на реакторе. У всех все нормально оказалось, только у Роберта все лимфатические железы оказались опухшими. Врачи решили, что у него лучевая болезнь, что он получил большую дозу радиации и его жизнь в опасности. Специальным самолетом его отправили в Москву, положили в засекреченный госпиталь, где, как Роберт потом рассказывал, ему дали какое-то лекарство и он два дня какал белым цветом, как унитаз в том госпитале. Потом у него взяли специальным устройством без всякого наркоза пункцию из грудной клетки — кр-ыхх! — засадили ему это устройство прямо в грудную кость (в этом месте его рассказа, честно скажу, я упал в обморок, потому что с детства не могу слышать такие страшные истории про кровь, раны, не знаю откуда у меня это. Обычно, как слышу что-то такое, сразу закрываю уши, а тут не успел — так интересно было слушать историю Роберта про мандавошек.) Короче, лечат его от лучевой болезни, и вдруг главрач вызывает его и говорит:

— В анализе вашей мочи мы обнаружили много свинца и серы. Не можем понять их происхождение… Правда, у меня есть одна смелая гипотеза.

Ну, Роберт не зря с отличием закончил институт — сразу все сообразил. Говорит:

— Доктор, а это может быть от серо-ртутной мази?

— Может. И лимфатические железы от этого тоже могут опухнуть. От чрезмерной дозы. Вы выводили своих мандовошек, а у нас из-за этого грандиозное ЧП, весь персонал работает с вами в защитной одежде. И в Тбилиси на реакторе всех поставили на уши — ищут утечку радиации.

Короче, никаких взысканий он не получил, Луиза так и не узнала, из-за чего он попал в госпиталь в Москву, а если б узнала — развелась бы с ним на три года раньше. А диссертацию он защитил блестяще.

Я попивал кофе и позванивал Роберту, а он все не брал трубку. Ничего себе, думаю! Неужели за столько времени не мог успокоиться, оторваться от этой Лисы и взять трубку? Но вообще-то он, когда дело касается баб, становится как ненормальный. Раз, помню, встретил его в Баку в подземном переходе у станции метро. Дело было зимой: ветер холодный, не то снег, не то дождь бьет в лицо. Встретились, закурили. Тогда я еще курил. А за неделю до этого я был у Роберта в больнице, он был весь желтый — перенес тяжелейшую операцию по удалению камней из желчного пузыря, чуть концы не отдал.

— Ты что, выписался уже из больницы?

— Нет. Просто свалил на ночь, дежурный врач мой знакомый.

— А что в городе делаешь? Почему не лежишь дома? — поинтересовался я.

— Ты что?! — удивился он. — Я в больнице ведь чуть не месяц лежу, месяц без бабы — представляешь?! А сейчас кому ни звонил — все не могут, как назло. Вышел, может, закадрю кого-нибудь… Правда, погода неудачная. Вон идет, по-моему, ничего… Созвонимся!

И Роберт, припадая на правую сторону, побежал к выходу из подземного перехода. Тогда я подумал: «Да… Чтобы после тяжелой операции выйти на кадреж в погоду, когда плохой хозяин собаку не выгонит из дому — это надо быть или немного чокнутым, или супербабником».

Или вот такой случай. Это вообще абзац! Ни с кем, я уверен, такого произойти не могло. Редчайший случай. До сих пор, когда вспоминаю, не могу понять,

правильно поступил Роберт или нет? Слушайте. Раз Роберт возвращался поздно вечером к себе домой (в то время он поругался с Луизой и жил в пустующей квартире нашего общего товарища в третьем микрорайоне: мы все туда похаживали, у каждого из нас был ключ от этой квартиры на всякий пожарный случай.) Ехал он в троллейбусе, и вдруг на повороте женщина, которая сидела рядом с ним, плюхнулась на него. Роберт говорит: «Смотрю, очень приличная женщина, хорошо одета, не похожа на пьяную… Я ее восстановил в положении, как она сидела до этого, и понял, что она спит, как убитая, и то и дело падает то вперед, то вбок. Я стал ее придерживать, пытался заговорить — ничего не слышит, невменяема, одним словом. Такое впечатление, что ее напоили клофелином». Когда доехали до конечной, Роберт понял, что оставлять ее в пустом троллейбусе нельзя — тот же водитель с ней что-хочешь сделает, да еще и ограбит, ведь на ней были дорогие серьги, кольца, часы. Роберт поднял ее, вытащил из троллейбуса, пробовал поставить на ноги — не держится, тут же падает. Что делать? Не оставлять ведь на улице. Он взвалил ее на плечо и понес в ту хату в хрущевке на пятый этаж без лифта. Принес, положил на тахту, плеснул в лицо водой — ничего не помогает. Спит, как спящая царевна. Но дышит нормально, ровно. Роберт снял с нее туфли, жакет — решил, пусть поспит, утро вечера мудренее. Выпил сам чай, почитал газету, а потом захотел спать, а тахта в комнате одна. Он отодвинул женщину к стеночке, разделся, лег рядом и накрылся одеялом. И ее накрыл. Но, говорит, как-то ненормально, что она лежит под одеялом одетая. На мой взгляд — дурацкий предлог. Ну, он взял и раздел ее, оставил в трусиках и бюстгалтере. Говорит: белье у нее очень дорогое, красивое, сама, как статуэтка, кожа мраморная. И пока, говорит, я ее раздевал, так возбудился, что дальше устоять уже не смог — снял с нее трусики, бюстгалтер и овладел с таким удовольствием, как в 16 лет! Как впервые в жизни! Тело — фантастика, говорит, груди маленькие, тугие, как персики, кожа — шелк! Вышел он на балкон, покурил, а потом вернулся, откинул с нее одеяло и как снова увидел эту красоту — опять не удержался. И так до утра раз пять. Как заснул он, говорит, не помню, усталость, видно, свалила, не то б точно до рассвета наслаждался ею, такие подарки раз в жизни, говорит, попадаются. А утром проснулся от душераздирающего крика. Открыл глаза и увидел лицо этой женщины с выскочившими от страха глазами.

— Я сейчас вам все объясню… — только начал он, как она закричала еще громче и с таким ужасом в голосе, как будто ее уничтожают.

— Успокойтесь… — опять сказал он, но она опять закричала. Тогда он замолчал.

Женщина безумными глазами смотрела на него, потом обвела взглядом комнату — а хата та была как убежище бомжа: одна тахта, т. е. секс-станок, лампа наверху без абажура и телевизор старый, черно-белый, на стуле.

— Выйдите! — вдруг приказала она Роберту.

— Я хочу вам объяснить, — опять начал Роберт, но она его перебила:

— Выйдите, или я буду кричать!

Роберт встал, поднял с пола трусы, прикрылся ими и вышел на кухню.

— Закройте дверь! — приказала женщина.

Роберт закрыл дверь и стал оттуда говорить:

— Понимаете, вы были без сознания в троллейбусе поздно ночью. Я не мог вас оставить на усмотрение водителя. Пытался привести вас в чувство, а когда это не получилось — принес вас к себе домой. Не мог удержаться и овладел вами. Приношу свои извинения. Но должен сказать, что я пользовался презервативами… (про презервативы он мог бы и не говорить, потому что они, использованные, все пять штук на полу лежали, как свидетели происшествия.)

Когда он заканчивал свою речь, как раз на словах о презервативах, он услышал, как хлопнула входная дверь. Вышел из кухни и видит, что женщины нет. Бросился к двери и услышал ее быстрые шаги уже где-то в районе второго этажа. Если б Роберт не был голым, возможно, попытался бы догнать ее, закадрить на будущее — такие кадры, говорит, на полу не валяются.

Вот такая история произошла с Робертом. Большинство наших знакомых ребят говорили, что Роберт — жуткий везунчик: получил потрясающую бабу, не затратив на нее никаких усилий, исключая транспортировку на пятый этаж хрущевки, но такая ноша, говорили они, в радость. Я же считал, что Роберт поступил не по-джентльменски. Он не должен был подаваться соблазну и овладеть беззащитной женщиной, находящейся чуть ли не в коме. На что мне все, исключая Роберта, говорили, что мне легко так говорить, потому что я не был на месте Роберта, а вот если бы увидел такую бабу, да еще голую (!) (как будто она сама разделась), то неизвестно еще, как бы я поступил на его месте. Роберт же говорил, что согласен со мной, надо было, конечно, сдержаться, не давать волю животным инстинктам, подавить их в зародыше, но, что поделаешь, женщины — это тот самый пунктик, где он слаб и ничего с собой поделать не может. Вполне возможно, говорит, что я мог бы выдать расположение наших частей во время войны, если бы меня искушали женщиной!