Голому рубашка. Истории о кино и для кино
Шрифт:
И только я так подумал, смотрю въезжает во двор красавец «Линкольн Таун-кар» вишневого цвета с кожаным верхом. Когда Роберт вышел из машины, я уже стоял рядом.
— Мишка, какой ты молодец, что нашел меня! — обнял меня Роберт. — Я потом сообразил, что координатами мы ведь не обменялись. Попросил Лису передать мой номер Кэрол на случай, если ты оставил ей свой телефон или взял ее.
— Я подумал о таком варианте! — сказал я. ~ И взял номер Кэрол. Но видишь, нашел тебя по телефонной книге. Весь вечер звонил, ты не отвечал, видно, очень увлечен был этой Лизой.
— Да я ее не сюда повез! — сказал Роберт
— Конечно, там все хаты на уровне миллиона, плюс-минус.
— Вот, я ведь сейчас риэлтор, у меня ключи от многих хат на руках, вот туда я и повез Лизку.
— Ну и как, успешно?
Мы подошли к лестнице, и Роберт остановился, как мне показалось, передохнуть.
— Что тебе сказать, Мишик! Это называется: «Кадришь как волк, трахаешь, как воробей!». Теперь только так. И то, раз на раз не приходится. Иногда и как воробей не получается. Я не говорю уже про секс в машине или на лоне природы, в подъезде или, например, в кустах, когда вокруг ходят люди. То, что было моим фирменным знаком, — это уже за пределом моих теперешних возможностей, говорю тебе как другу. Об этом я забыл несколько лет назад. Но даже в нормальных условиях теперь не всегда получается, например, кто-то позвонил в дверь, случайно, или телефонный звонок на мобильник, если забыл его выключить — все, капец! Твердое полшестого и никакая виагра здесь не поможет.
— А Лиса кричала? — спросил я.
— Что ты? От чего кричать? — всплеснул руками Роберт. — От соприкосновения с кошачьим хвостиком? И потом, американки, по-моему, вообще не кричат. Хотя, может, с другими и кричат, но со мной такого не было…
— Значит, они тебе должны нравиться? — спросил я. — Раз не кричат.
— Теперь все оценивается по-другому, — Роберт взялся за перила лестницы, и не просто положил руку, а крепко обхватил. — Лучше пусть наши орут, чем эти молчат. Поверь, Мишик, лучше наших женщин в мире нет. И кричат они, я теперь понял, от избытка чувств.
— Это верно, — согласился я. — Равных нашим женщинам здесь нет.
— А кадрим мы всю жизнь, знаешь, почему? Почему не можем на одной остановиться?
— Ну, такие мы по натуре, — сказал я.
— Нет, Мишик! Мы не можем успокоиться потому, что такая в нас заложена программа, как в компьютер. По замыслу Создателя такие перспективные особи, как мы, должны были оплодотворить как можно больше женщин! Чтоб не уменьшался генофонд и одновременно улучшался бы. Гениально, как и все остальное в природе! А вот все наши беды и радости именно от этого!
— Но мы ведь и не так много наплодили детей! — сказал я. — Я — одного, ты — двух.
— Совершенно верно, дорогой! Но, я думаю, Создатель имел в виду такую погрешность, он ведь мыслит масштабно, в принципе, все у него верно, а мы как бы некоторая инверсия, легкий брачок в этом смысле. Я только недавно вдруг это понял.
Роберт всегда любил пофилософствовать, и потому такую примитивную оценку прожитой нами жизни я воспринял, как очередную его попытку проникнуть в тайны построения мира. Их у него было много. Ученый, ничего не поделаешь. А меня интересовали земные вопросы. В этот момент мы стали подниматься по лестнице, и я заметил, что Роберт
— А что у тебя с ногой? — спросил я.
— Как будто бы только с ногой! — усмехнулся Роберт. — Знаешь, есть армянская присказка. У верблюда спросили: «Почему у тебя шея кривая?». Верблюд грустно усмехнулся и говорит: «Э, а что у меня прямое?». Так и я. Операция на открытом сердце — пять шунтов, это в Канаде, потом здесь — операция на сонной артерии. Честно скажу, Миша, я думал уже все, конец, эту операцию не перенесу.
Роберт еще раз остановился на лестнице передохнуть, так как с ногой у него в самом деле что-то было не в порядке. К тому же он увлеченно рассказывал, говорил, а это в нашем возрасте дополнительная нагрузка.
— По прямой иду нормально, а вот наверх… Извини, я все о себе. Как ты, Мишка? Дорогой, как я рад, что мы встретились!
— Как я? — пожал я плечами. — Болезней, сам понимаешь, хватает. У меня диабет, колюсь каждый день инсулином. Камни в почках — это полный кошмар, когда они выходят! И еще по мелочам, писмейкер мне поставили от аритмии. Живу в доме для пенсионеров.
— Я тоже подал туда заявление — если дадут хату — брошу риэлторство, тем более, сам понимаешь, какие там сейчас дела в кризис. Пошли, — мы стали опять подниматься. — А поднимаешься по ступенькам ты хорошо! — отметил Роберт.
— Зато спускаюсь с трудом, — сказал я. — Артрит.
— А я, старик, спускаюсь нормально, — сказал Роберт и рассмеялся. — Это как в том анекдоте, знаешь? Один говорит: «Я уже два года, как импотент». А второй ему отвечает: «А я, тьфу, тьфу, всего полгода!».
— А серьгу зачем вставил в ухо? — спросил я, когда Роберт отпирал квартиру.
— Как будто не знаешь! — рассмеялся Роберт. — Всю жизнь я живу для них — для этих прекрасных созданий, которых подарил нам Господь Бог в усладу. И что, ради них я не могу проколоть себе ухо на старости лет?
— Я так и понял, Робик, не обижайся.
— У меня есть вино «Мадрасали», настоящее, мне один бакинец из Нью-Йорка прислал с оказией несколько бутылок. Ведь первый раз в жизни я заторчал от вина так, что ничего не помнил, и это было вино «Мадрасали». С Мэлсиком Степановым выпили целый трехлитровый баллон и отключились оба.
— Мэлсик умер! — сказал я.
— Что ты говоришь?! — вскрикнул Роберт, хотя к смертям ровесников мы уже, к сожалению, привыкли.
— И Славик Михайлов умер, — сказал я.
— Про Славика я знаю.
— А про Ярика Киясбейли знаешь? — спросил я.
— Что? И Ярик?
— Да. Он повез жену в Польшу, потому что в Баку прошел слух, что армянок, жен азербайджанцев, будут менять на пленных в Карабахе. И он повез на машине (в бакинском аэропорту по паспорту с армянской фамилией ее бы не выпустили) жену в Польшу — там его дочь замужем за поляком — столько границ пересек, столько потратил нервов, денег, что в итоге сердце Ярика не выдержало.
— Бедный Ярик, — вздохнул Роберт. — Извини, тут без каламбура. Отличный был парень. Ладно, хватит о грустном, — сказал Роберт, когда мы вошли к нему в квартиру. — Видишь, по американским меркам — квартира люмпена. А вот если б имел я в Баку в 18 лет такую хату, а Миш, представляешь, что бы мы там делали все, и ты в первую очередь!