Голому рубашка. Истории о кино и для кино
Шрифт:
Март 2011 г.
ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА
У меня долгое время секретаршей была Маша, и при ней я чувствовал себя вполне комфортно, то есть никаких отягчающих мое существование обстоятельств она не вызывала. Она не была навязчивой и в то же время была послушной и исполнительной. А если во время или после работы мы устраивали с ней легкий спонтанный секс-сеанс, то, казалось, через минуту тут же забывали об этом, моментально восстанавливая субординацию, и нашей работе это абсолютно не мешало. Но Маша вышла замуж за араба и уехала в Ливан, а на свое место порекомендовала взять свою родственницу Зинаиду Николаевну, убедив меня, что лучшей
Зинаида Николаевна оказалась вполне взрослой женщиной, почти моей ровесницей, может, немного старше, одетой весьма скромно и строго; волосы у нее были собраны в узел на затылке, и я долго не мог сообразить, кого она мне напоминает, пока вдруг не осенило — учительницу по географии в моей школе, которую мы называли Занзибара.
Зинаида Николаевна в самом деле оказалась очень нужным человеком — она за несколько недель ликвидировала весь бардак, созданный Машей в нашей картотеке, навела там образцовый порядок: договора, по которым наше издательство закончило работу, отделила от тех, которые стояли на очереди; а те, что были на очереди, строго расставила по срокам выпуска. То есть теперь у нас не могло получиться, как не раз случалось с Машей:
— Ой, мы забыли совсем про кантату Сысоева! По плану мы должны были издать ее еще в прошлом месяце! — вбегала вдруг ко мне в кабинет в панике Маша.
— Не мы, а ты, — поправлял я спокойно Машу, — и не забыли, а забыла. Потому что у тебя полный бардак с документами.
Так вот, подобного с Зинаидой Николаевной не могло произойти: все теперь работало, как в аптеке, за что я был ей очень благодарен. А по поводу того, что потерял такого ценного человека, как Маша, которая скрашивала мои рабочие будни, постепенно перестал горевать, решив охмурить при случае кого-нибудь из моих музыкальных редакторш. Там были две неплохие девчушки, правда, я не был уверен, что они откликнутся на предлагаемый мною стиль спонтанного секса прямо в кабинете. Никаких ухаживаний, хождений в ресторан с последующей поездкой к кому-нибудь из друзей на квартиру или в гостиницу я не признавал, все же я — женатый человек, и попасться кому-то на глаза не входило в мои планы. То есть мой кабинет в некотором смысле был и моей крепостью, и постелью. И даже теперь, при Зинаиде Николаевне, был один случай.
Ко мне принесла свои произведения начинающая, успешная певица Прасковья — такой у нее творческий псевдоним. Пропела мне несколько своих песен под гитару, потом, воодушевленный ее внешними данными, я саккомпанировал ей на рояле, получилось очень недурно; потом я вышел к Зинаиде Николаевне, сказал ей, что я занят и чтобы она никого ко мне не пускала, запер на всякий случай дверь и сказал Прасковье, которая наигрывала очередную свою песенку на гитаре:
— Что я могу сказать вам, дорогая Прасковья? Ваши песни бесподобны, как бесподобна и очаровательна и их автор. Будем издавать. Но мне кажется, дорогая Прасковья, что смычка между городом и деревней, а также между блоком коммунистов и беспартийных, и если продолжить эту цепочку далее, между автором и издателем никогда делу не вредила. И даже уверенно могу заявить, что от такого крепкого союза всегда выигрывает общее дело. Вы не находите?
Обратите внимание — никаких грубостей, вульгарных предложений, а тем более действий — хватания за соблазнительные части тела, прижатие к дверному косяку или углу шкафа, попытка повалить на ковер или на стол и впиться губами куда попало — это не из моего арсенала. До таких пошлостей я никогда не опускаюсь. Только джентльменские переговоры на самом высоком уровне. Слово — искусное оружие в руках обольстителя. И почти всегда я получал благожелательный ответ. А в случае отказа — все вполне можно было выставить как не совсем удачную шутку. И еще: я ведь не создавал никакого интима — например, не выставлял бутылку шампанского или коньяка, коробку конфет с предложением отметить наш договор (кстати, я терпеть не могу спиртного — оно просто лишает меня возможности адекватно воспринимать
И вот Прасковья мне говорит:
— Вы не поверите, но я все время думала именно об этом, о блоке коммунистов и беспартийных. А когда вы сели за рояль и с листа стали играть мое сочинение, я поняла, что не уйду отсюда, не овладев вами.
Ну, сами понимаете, что после таких слов процесс без всяких проволочек сразу переходит в эндшпиль.
Так вот, как-то ко мне зашел мой однокашник по консерватории, виолончелист, принес мне свои два ноктюрна и великолепно их исполнил. Он вообще большой талант, не то, что я — иначе бы я не сидел в этом кресле. Потом я попросил Зинаиду Николаевну подать нам кофе и, пока я говорил ему о сроках издания его ноктюрнов, он, вполуха слушая меня, внимательно следил за Зинаидой Николаевной, когда та раскладывала перед нами на столике чашки, сахарницу, крекеры. А когда она взяв поднос, удалилась к себе, вот после этого он вдруг сказал мне:
— Да, старик, эта дива почище Машки!
— В каком смысле? — не понял я.
— В том самом, — сказал он. — Лед и пламень, тигрица и лань, мороз и солнце! Оазис в пустыне!
— Зинаида Николаевна?! — усмехнулся я. — Ты серьезно?
— Не притворяйся! Неужели у тебя с ней ничего нет? — удивился мой друг.
— Абсолютно! Она — хороший работник, я ее очень ценю, но не более, — честно сказал я.
— Ну и дурак! — сказал мой друг. — Поверь мне, такие кадры — событие в жизни бабника!
Ему в самом деле можно было верить. По сравнению с ним в деле обольщения женщин я чувствовал себя дворовым драчуном рядом с Майком Тайсоном.
— Если она тебе не нравится, позволь мне, — тут же предложил он.
— Э, нет, — сказал я. — У тебя в оркестре полно скрипачек, я не говорю уже про влюбленную в тебя виолончелистку и твою главную любовницу — арфистку. Да еще музыкальный кружок во Дворце культуры! А ты позарился на пятак у слепого нищего. Обойдешься.
— Ну как знаешь. Только не упусти! — сказал он мне на прощание. — Поверь, это нечто! — и он по-гурмански застонал.
После его слов я стал присматриваться к Зинаиде Николаевне и вдруг обнаруживать (вот она, сила воздействия слова!) упущенные мною ранее детали, а именно: походка у нее оказалась необычной и привлекательной — ноги она выбрасывала вперед и как бы вбок, и потому рисунок ходьбы был необычен. И в этой походке я стал видеть что-то эротическое.
Она не пользовалась косметикой и тем не менее это ее очень даже украшало — матовая кожа с розовым естественным румянцем, легкий пушок на щеках. А когда она нагибалась, чтобы поднять упавшую ложку, например, под строгой юбкой четко очерчивались ее соблазнительные ягодицы, бедра. Как я мог раньше всего этого не замечать? И голос был грудной с какими-то необычными обертонами, который стал вдруг меня волновать. И тут же я стал ощущать, что под ее вполне скромной одеждой плещется океан удовольствий. И передо мной теперь встал вопрос: как после двухмесячных строгих производственных отношений перейти к моим хоть и закамуфлированным, но по сути непристойным предложениям. Ведь в ее глазах я выглядел до этого (я надеюсь, если Машка ничего ей про меня не сказала), очень серьезным, положительным, занятым и глубоко увлеченным делом человеком…
Я начал с того, что стал постепенно разрушать этот несвойственный мне по сути образ. Пару раз затевал с Зинаидой Николаевной осторожные, но в то же время проверочные беседы и результат их меня не воодушевлял, скорее даже обескураживал. Например, на ее столе как-то появилась сирень. Проходя мимо, я остановился и сказал:
— Какая чудная сирень! Моментально поднимает настроение! Что значит — весна! Вам ее подарил какой-нибудь ваш поклонник?
— Нет. Вахтерша принесла целое ведро из своего сада и предлагала бесплатно всем желающим. Ну, я взяла букетик.