Голос крови

Бек Зоэ

По залу пробежал тревожный шумок. Ошеломленный ведущий с трудом сдержался. Ему понадобилась пара секунд, чтобы взять себя в руки и начать задавать Карле вопросы, как это случилось и что к чему. Таким образом, она получила еще четыре минуты в эфире, прежде чем режиссер запустил следующий номер программы. Четыре минуты подряд она толковала о том, что ее дочь – это не ее дочь. Четыре минуты, за которые каждый, кто смотрел телевизор, понял, что Карла Арним окончательно лишилась рассудка. Что у Фредерика Арнима больная дочь и сумасшедшая жена. Четыре минуты, которые бесповоротно разрушили его карьеру.

На следующий день все газеты набросились

на выступление Карлы, заголовки были убийственные. Если некоторые из них еще допускали такую возможность, что в истории Карлы есть рациональное зерно, то в одной из бульварных газет ее прямо называли сумасшедшей, которая всеми способами старается избавиться от своего больного ребенка. Репортеры разнюхали, что Карла несколько месяцев провела в психиатрическом отделении, и уже на следующий день не осталось ни одной газеты, которая бы всерьез принимала рассказанную ею историю о подмененном ребенке. Карлу ославили на всю страну как мать-кукушку. Возможно, кто-то еще жалеет ее из сочувствия к тяжелой болезни ребенка, но Фредерик в этом сомневался. В каждой газете публиковалась подробная информация о болезни Хатчинсона – Гилфорда, и некий якобы специалист из Мюнхена дал на эту тему подробное интервью одной бульварной газете. Фредерик не вычитал из него ничего нового по сравнению с тем, что сказано в любом медицинском справочнике, где об этой болезни даются лишь самые общие сведения. Заголовок гласил: «Правда о детях-старичках».

Статья сопровождалась маленьким портретиком специалиста, рядом с которым красовался очень нелестный снимок ребенка с синдромом Дауна, снабженный возмутительной подписью: «Потрясены родители даже этих детей».

Австрийские газеты тоже не преминули сообщить об этой истории, и в них впервые был упомянут Фредерик, потому что он как раз оказался в Австрии и ему предстояло открывать фестиваль Моцарта и потому что сейчас обсуждался вопрос об открывшейся в Моцартеуме

[33]

профессорской вакансии (о чем Фредерик вообще ничего не знал). Правда, его имя упоминалось без каких-либо оценочных суждений (он-то уж опасался, что его будут упрекать в том, что он слишком мало времени уделяет жене и детям), но его фотография ежедневно появлялась в газетах, и не мелким форматом в разделе культуры, которого почти никто не читает, а крупно, на первой странице, и это приводило его в отчаяние. Карьера разрушена, он заклеймен, жена окончательно сломала всю его жизнь, а ведь все могло бы войти в нормальную колею, если бы только она не высовывалась, если бы как-то смирилась с тем, что случилось.

33

Зальцбургский Моцартеум, основанный в 1841 г., – консерватория, концертный комплекс и оркестр.

Его агент звонил каждый день и говорил: «Ничего. Мы это пересидим. Просто пересидим. Я не отвечаю на звонки, а если они захотят отменить твои выступления, то пускай делают это письменно. Мы просто это пересидим».

Фредерик был уверен, что агент от него откажется. И вообще отвернется от него, так что дружбе с Петером тоже придет конец.

Наконец Петер вошел с пальто и шляпой в руках, в небрежно переброшенном через плечо шарфе. Не тратя лишнего времени на приветствия, он заказал жаркое и взял из рук Фредерика газету.

Фредерик начал нервно озираться. Никто на него не глядел. Наверняка все смотрят в сторону, только

пока он не отвернется. А стоит отвернуться, сразу начнут глазеть.

– Ты знал об этом? – поинтересовался Петер.

Фредерик энергично помотал головой: если б знал, то, разумеется, остановил бы ее.

– Как она до такого дошла?

На этот вопрос у него действительно не было ответа.

– Насколько Карла в самом деле больна?

– Господи! – возмутился Фредерик. – Неужели ты тоже подался в компанию газетных писак? Это что – интервью?

– Насчет твоей жены… – задумчиво продолжал Петер. – Что ты собираешься делать?

Фредерик не знал. Он пытался поговорить с ней, но она не подходила к телефону. Салли рассказывала ему, что она по-прежнему не желает заниматься Флисс, а только сидит все время, закрывшись у себя в библиотеке. Она почти ничего не ест, говорила Салли.

– Будете разводиться? – спросил Петер уже напрямик.

– Это был бы лучший выход, так ведь? – ответил Фредерик и закрыл лицо руками, не в силах думать и соображать.

Конечно, ему придется развестись. Оставаться с ней значило превратиться в отверженного, в социальный ноль. Только если он сейчас решительно подведет под этим черту, если займет твердую позицию, он сможет как-то спастись. Развод, потом год-два нигде не показываться, пока не уляжется буря и все не будет забыто. Денег у него достаточно, чтобы как-нибудь продержаться.

Но он боялся, что о нем будут писать в иллюстрированных журналах. Какое-то время они будут без устали строчить про него, и Карлу, и Флисс. Целыми полосами. А кто же может заранее сказать, чем они будут заполнять эти строчки. Да, ему действительно надо отмежеваться от Карлы.

– Это будет лучший выход, – повторил Фредерик, не смея поднять глаза на Петера.

– Сейчас тебе ни в коем случае нельзя разводиться. Ты должен оставаться с ней, – сказал Петер. – Ее надо отправить в клинику, но только не вздумай развестись. Тогда тебя назовут трусом.

Фредерик уже ничего не понимал. Все вокруг называют его жену сумасшедшей, а ему не простят, если он с ней разведется? Разве не лучше будет ясно обозначить свое отношение?

Он в первый раз взглянул в лицо своему приятелю и увидел, что тот серьезен как никогда.

– Ты должен оставаться с ней, что бы ни случилось. Если бы я только раньше знал, что у вас происходит, – сказал Петер. – Я бы мог помочь. Что-нибудь придумал бы. Напрасно ты решил справляться с этим один.

Фредерик только пожал плечами. Попытался объяснить, как неприятно ему все это было, каким безумием должна была казаться всем навязчивая идея Карлы о том, что ей подменили ребенка, – такие вещи не афишируют, о них не скажешь даже самому близкому другу.

– Если бы ты поговорил со мной! – повторил Петер и печально покачал головой. – Разве я не был тебе хорошим другом?

«Вот оно, – подумал Фредерик. – Сейчас он мне скажет, что между нами все кончено. Как же он ловко это придумал: поставить мне в упрек, что я ему не доверился. Нет чтобы сказать прямо: „Я стыжусь тебя, и твоей жены, и этого ужасного ребенка и больше не хочу иметь с вами ничего общего“».