Голос крови

Бек Зоэ

В передней послышались шаги. Потом какое-то царапанье по двери и скрежет. Так продолжалось несколько минут, а затем дверь открылась. Фредерик отвинтил ручку и вынул замок.

– Ты сейчас же спустишься вниз. У нас гости.

– У тебя, а не у меня.

– Что подумают люди?

– Пускай думают, что хотят. Когда тебя выберут в лучшие отцы нации?

– Сегодня день рождения нашей дочери.

– Это не моя дочь.

– Карла! Ну сколько можно!

– И потому тут чужие люди?

–

Они – наши гости.

– Я не звала гостей.

– Ты моя жена.

– Это что-то новое! Я давно ничего подобного не замечала. И не только потому, что у нас раздельные спальни.

– Дело не во мне.

– И с кем же ты сейчас спишь? С Марией? Салли для тебя, конечно, чересчур толстая. Впрочем, меня это на самом деле мало волнует.

– Ты бестактна.

– Значит, с Марией. Ты трахаешь свою экономку. Какое убожество! – Карла вошла во вкус. – Знают это твои гости? Знают они, что ты трахаешься со своей экономкой? Пожалуй, я все-таки пойду и скажу им. Послушайте, скажу я, мой муж, великий Фредерик Арним, трахает свою экономку, потому что ничего лучше ему не предлагают.

Он с шумом втянул воздух:

– Ты не приняла таблетки?

– Хочешь, чтобы я приняла все сразу? Тогда наступит долгожданная развязка.

– Отдай мне таблетки.

– Поди сам возьми.

Он подошел к ее ночному столику и выдвинул ящик.

– Так ты действительно трахаешь эту Марию?

– Где твои чертовы таблетки? Впредь будешь приходить за ними ко мне. Где они у тебя? В сумочке, что ли? – Он взял сумочку и стал в ней рыться. – А эти тут откуда? У тебя же была новая упаковка, я принес ее из аптеки на прошлой неделе. Сколько штук ты принимаешь? Тут написано «два раза по одной». А не хватает уже тридцати. Больше, чем тридцати.

– Не твое дело!

– Я завтра позвоню твоему врачу.

– А к кому мне ходить за таблетками, когда тебя нет дома? К Марии? Вы где занимаетесь этим – в соседней комнате? Или в полуподвале, у прислуги? А Салли знает? Может, и она тоже участвует? Небось, ты всю жизнь об этом мечтал? Что же ты мне ничего не сказал. Стали бы вчетвером!

Он не мог скрыть своего презрения:

– Во что ты превратилась!

– В то, что ты из меня сделал, – парировала она.

Он засунул ее таблетки себе в карман и вышел из спальни.

– Приятно было в кои-то веки с тобой побеседовать. Очень любезно с твоей стороны. Надо это как-нибудь повторить! – крикнула она ему вслед.

19

«Как вообще случилось, что дело дошло до нынешнего положения?» – думала Фиона, глядя из своей комнаты в клинике доктора Ллойда в темноту за окном. Та давнишняя акция на мосту Норт-Бридж, принесшая ей такую странную славу. Из-за которой у многих студентов красовались на стене постеры и открытки с ее изображением: она стоит, раскинув руки, как Ангел Севера на дороге А1 под Гейтсхедом. «Ангел Шотландии» прозвали ее тогда в газетах, и сравнение с этой ржавой штуковиной прочно к ней прилепилось.

Виновато ли в этом чувство одиночества, которое она испытывала с тех пор, как умерла ее мать, оказавшаяся вовсе не ее матерью? Впрочем, не будем торопиться! Если уж честно, это не совсем так. Такое объяснение она придумала потом. Но ведь чувство пустоты и одиночества появилось у нее вовсе не с тринадцати лет. Гораздо раньше. Если совсем уж честно, то всегда о ней заботился один только Роджер.

Интересно, чем была занята Виктория, когда они с Роджером гуляли по полям и лугам, собирали цветы, узнавали новых птиц, ловили бабочек? Где была она, когда вдвоем с Роджером они переезжали на машине Форт-Роуд-Бридж, чтобы денек провести в Файфе? Ни Виктории, ни объяснения! Казалось, Фиона должна была стать папиной дочкой, но она ею не стала, может быть, потому, что Роджер в глубине души относился к ней все-таки не как к родной дочери. Он слишком многое спускал ей с рук, слишком многое позволял, вел себя с нею как с ребенком, который у тебе только в гостях. Возможно, он так и не смог преодолеть отчужденность, вызванную сознанием того, то Фиона не его дочь. Ведь для него она была живым напоминанием о том, что его обожаемая Виктория, единственная любовь его жизни, спала с другим человеком! Так как же ему было полюбить Фиону как родную?

И как Виктория могла ее любить, раз она вовсе не была ее дочерью? Отдать собственное дитя за то, что оно оказалось больным! Разве сможет мать вытеснить такое из своего сознания? Не сможет. Рано или поздно она покончит с собой. Чувство вины когда-нибудь убьет ее.

Ведь именно в сентябре тысяча девятьсот девяносто первого года она покончила с собой. В сентябре тысяча девятьсот девяносто первого года умерла ее родная дочь. Фиона узнала это на главной странице Карлы Арним. Значит, Виктория знала, у кого росла ее дочь. Неужели у нее был план украсть Фиону, именно Фиону? Неужели она специально выбрала Арнимов, чтобы получить «идеального» ребенка? Или ей было все равно, какую взять девочку, лишь бы та была здоровенькой и приблизительно такого же возраста? На эти вопросы теперь уже не будет ответа. Виктория умерла. Роджер не посвящен в ее секреты. А этот Чандлер-Литтон бесследно исчез. Бен звонил полчаса назад. Ему это едва не стоило жизни. Фиону передернуло.

– Если бы у шотландского адвоката, который с недавних пор у меня появился, не было таких великолепных связей в английской прокуратуре, мы бы ничего не узнали. А так: он с женой улетел через Лондон в Торонто, там его след теряется. Мне очень жаль.

Удрал, трус несчастный! Но теперь он был ей больше не интересен, так как она уже знала, кто ее родители.

После того как Бен прошлой ночью уехал, они с Патрисией путешествовали по Сети. Карла Арним, некогда заметная фигура в берлинском свете, еврейка, родилась в США. После смерти родителей возглавляла известный аукционный дом и несколько принадлежащих ему галерей. Была замужем за выдающимся пианистом Фредериком Арнимом, пользующимся мировой известностью. Ирония судьбы заключалась в том, что не только Виктория следила тогда за судьбой Арнимов. Во время учебы в университете Фиона тоже занималась темой «Аукционный дом „Маннгеймер_—Арним“». Частная жизнь Арнимов тогда не представляла для нее интереса, только выставки и аукционы. И у нее были CD с записями Фредерика Арнима. Да и у кого их не было. Среди прочего запись семидесятых годов – полное собрание Гайдна.

Она смутно помнила выступления Фредерика Арнима двадцатилетней давности, на которые он всегда приходил со своей больной дочерью. Роджер закрывал Фионе глаза. «Не смотри, – говорил он, – а то тебе будут сниться кошмары». Но она смотрела, любой ребенок на ее месте посмотрел бы, и она не испугалась этого вида. «Какая старенькая девочка», – сказала она, а Роджер встал и выключил телевизор. Потом, спустя несколько лет, она увидела в магазине секонд-хенда плакат какого-то фонда: Фредерик Арним вместе с неким американским врачом, имени которого она не запомнила, призывал жертвовать средства на исследования болезни, которой страдала его дочь. Название болезни она тоже не запомнила. Но на плакате она увидела это лицо – лицо девочки, которую она видела на экране телевизора, – лицо старой девочки. И ведь ничего, ни тени догадки, ничего она не почувствовала! С таким же успехом ее отцом мог быть Мэл Гибсон. (Если посмотреть с такой стороны, то Фредерик Арним был, пожалуй, не самым плохим вариантом.) Арним никогда не разыскивал свою дочь. Для него дочерью была та старенькая девочка.