– Сегодняшний день я весь могу посвятить тебе. И меня разбирает любопытство. Я ее ни разу живьем не видел. Только на фотографиях. Снимки, на которых ее запечатлела Элла Мартинек. То есть очень старые и очень хорошие фотографии. Видел и фотографии наших коллег из бульварной прессы. Эти довольно нелицеприятные. Сейчас она уже никого не интересует. Элла Мартинек умерла через два года после старой девочки, тогда все газеты снова напали на Карлу. После смерти дочери в газетах ее всячески ругали. Мать-кукушка и тому подобными словами. Сразу после гибели Эллы появилась еще одна фотография. Моментальный любительский снимок. Вероятно, кто-то из
соседей решил подзаработать на нем несколько марок и продал его журналистам. На этом снимке она, совершенно опустившаяся, роется в мусорном баке. После твоего имейла я, как уже сказано, откопал все, что можно было найти о Карле и ее окружении. Эта фотография производит шокирующее впечатление.
Он открыл бардачок и дал Бену лежавшую там папку.
Бен открыл ее. Снимок, о котором рассказывал Лоренс, лежал сверху. Растрепанная Карла с немытыми волосами, с большими темными кругами под глазами, с измученным, постаревшим лицом. На ней было заношенное пальто, под ним балахоном болтающееся платье. Присмотревшись повнимательнее, Бен понял, что это старомодная ночная сорочка. Склонившись над раскрытым мусорным баком, Карла рылась в нем обеими руками. Возможно, она просто что-то искала. Возможно, так и жила. Снимок был сделан в тысяча девятьсот девяносто третьем году, но женщина на нем выглядела не на сорок лет. У этой женщины был вид семидесятилетней старухи. Словно она постарела прежде времени. Как старая девочка.
– Многие говорят, что Берлин их пугает. Он слишком большой, в нем никто никого не знает, даже соседей по лестничной площадке, – заговорил Лоренс, когда они вышли и направились к подъезду. – Все это чушь. Здесь так же сплетничают и обсуждают друг друга, как в любой деревне. Про Карлу люди говорят, что она получила по заслугам. Женщина вроде Карлы, отказавшаяся от родной дочери, не может быть хорошим человеком. Я думаю, они судят слишком жестоко. У этой женщины неизлечимая психическая болезнь. Говорят ведь, такое бывает. В городе полным-полно людей с нарушенной психикой.
Бен остановился и придержал своего друга за локоть:
– Постой! Прежде чем мы встретимся с ней, ты должен кое-что знать.
Лоренс неуверенно хохотнул:
– Послушай, дорогой! Такого выражения лица, как сейчас, я вроде бы у тебя никогда не видел. В чем дело? Может быть, она с порога начнет махать на нас топором?
Бен достал из внутреннего кармана пиджака фотографию Фионы, которую собирался показать Карле.
– О! Карла в ее лучшие годы! Откуда она у тебя? Уж больно современно выглядит.
– Это не Карла.
– Э-э, голубчик! Благодаря тебе я стал экспертом по части Карлы Арним. Стоит мне закрыть глаза, и я вижу ее перед собой как живую. Кто же это, по-твоему, если не она?
Бен пожал плечами:
– Ее пропавшая дочь.
Лондон. 15 сентября 1991 года
Похороны были достойные. Чрезвычайно достойные были похороны. Фредерик распорядился позвать на них всех, кого только знал. И большинство пришли. Вдобавок к приглашенным еще и множество любопытствующих, натиск которых сдерживали специально нанятые на этот день охранники, чтобы не подпускать слишком близко, но и не отгонять слишком далеко. Чтобы прессе было что фотографировать. Весьма достойные были похороны.
Прозвучало много речей, одну он и сам произнес. Его агент помог ему составить текст. Погода выдалась замечательная, а место, предоставленное для могилы Флисс, располагалось очень живописно под ивами. Соседние могилы были изумительно красивы – именно такие, какие нравились Фредерику: куда ни глянь,
всюду тронутые временем мраморные ангелы. Кладбище «Кэнсел Грин» было одним из самых живописных мест в городе. Фредерик любил тут гулять. Здесь нашли последнее пристанище бесчисленные знаменитости, а вот теперь и Флисс. Места лучше этого невозможно было для нее и придумать. А главное, она сама вместе с ним выбрала для себя «Кэнсел Грин». Как часто они тут прохаживались с нею, пока она еще могла ходить. А потом он катал ее здесь в инвалидном кресле, и она сказала: «Да, папочка, это очень красивое кладбище. И ведь тут похоронен Уилки Коллинз, которого я так люблю, и Троллоп, и Теккерей тоже». Милая девочка, как она любила читать и слушать музыку! Она была его радостью. Ее присутствие так обогатило его жизнь. И она понимала, что скоро умрет. На нее это навевало грусть, но она всегда говорила: «Папочка, мне там будет лучше, и ты уж обещай мне, что всегда будешь помнить – там мне лучше».
Он смахнул с глаз слезу и мужественно улыбался, когда мимо него потянулась длинная вереница людей, выражавших соболезнования. Замыкал ее сын, Фредерик-младший, уже двадцатилетний и все еще изучавший медицину в Оксфорде. Совсем не в семью пошел мальчик, но им можно гордиться. А как же! В своем деле он трудится на совесть. Да и зачем бы ему прозябать в тени своего отца? Особенно сейчас, когда Фредерик добился мирового признания. Как тут сыну проявить себя в той же области? Все бы говорили: он занял это место только потому, что сын своего отца. Лучше уж медицина, и хорошо, что так сложилось. Фредерик-младший подошел и бросил на гроб сестры розу, которую ему чуть не насильно сунула в руку Гарриет. Авось никто этого не заметил! Потом горстку земли с лопаты на гроб, и вот он подходит к отцу, пожимает руку и говорит:
– По моему заказу в лаборатории сделали генетический анализ.
Фредерик не отпустил руку сына, а сжал еще крепче и отвел его в сторонку, за другую могилу, чтобы никто их не услышал. Парень, как видно, спятил!
– Что это еще за анализ? – спросил Фредерик. – Анализ крови?
Сын пожал плечами:
– Анализ ДНК. Новый метод. Неужели ты еще о нем не слыхал? Теперь можно точно определить, состоишь ли ты с кем-то в родстве или нет. И Флисс точно не была ни твоей дочерью, ни моей сестрой. Она даже не сводная сестра. Вообще нам никто. Чужая.
– Для меня она была всем, – зло бросил Фредерик и торопливо огляделся, не слышит ли их кто-нибудь.
Гарриет вопросительно посмотрела на них. Фредерик успокаивающе покачал головой.
– Чего ты этим добивался? – спросил он.
– Хотел узнать, права ли была мать, – ответил Фредерик-младший.
– С каких пор ты вдруг стал интересоваться матерью? – рассердился отец. – Ты же говорил, что вообще никогда больше не хочешь иметь с ней никакого дела!
– А какое это имеет отношение к тому, права она была или не права? – вызывающе возразил сын.
– Я открою тебе кое-что о твоей матери, так что слушай меня внимательно! Для нее дело было не в Флисс и не в тебе, ей вообще ни до кого не было дела. Она думала только о том, чтобы доказать свою правоту. Тупая упертость – вот и вся причина ее поведения! Чертова упертость! Чтобы поставить на своем! Иначе бы она занималась тобой и Флисс!