Голоса над рекой
Шрифт:
Распутин тогда говорил и об отношении Шукшина к женщинам, о том, что Шукшин не любил их, и они в его произведениях, кроме Матери, всегда отрицательные образы...
С женщин Валентин Григорьевич логично перешел на семью. И стал вдруг яростно говорить о том, что развод не имеет право на существование: "Женился и живи всю жизнь с той, кого выбрал! Жена -родня... Родина..."* Он тут очень четко все увязал.
В зале возник шум, послышались вопросы, возражения, но Валентин Григорьевич все это отмел и закончил тему несколько
(да, да, именно так сказал).
Потом, конечно, выступали, спорили, доказывали, что Валентин Григорьевич все же не совсем прав, приводили примеры, недоумевали (нога жена??), но, как и на первой встрече, Распутин был как скала - стоял твердо, и все их жаркие слова оказывались... жалкими: ударялись в эту скалу, нисколько не сокрушив ее...
"Л".
"Люди, милые люди, здравствуйте!" (В.Шукшин)
"М"
"Мы все сошлись на том, чтобы как можно лучше ухаживать за страждущим человеком, иногда держать его за руку, дарить хоть каплю дружеского тепла, ведь даже за пять минут можно порой одолеть отчаяние"
(Мадлен Риффо, "Больница как она есть". Эту вещь они тоже обсуждали в своем клубе. Говорили и о ней, и о себе, о своей больнице как она есть...)
Здесь было и мое стихотворение "Мама и город".
Можно сменить квартиру, В город уехать другой, Но здесь же твоя могила - Мне надлежит быть с тобой.
Ах, что говорить, Что "оправдывать"
Город хороший мой! ...
Какая здесь горечь-черемуха
Над твоей распустилась звездой!..
Мне придется еще увидать напоследок,
Как мой мальчик снесет пережитое мной.
(Юнна Мориц)
Микеланджело - Микеланьоло ди Лодовико ди Лионардо ди Буонарроти Симони (так звучит полное имя Микеланджело) родился 6.111.1475 года.
"Мне часто приходит в голову мысль о том, что неплохо было бы пересказать (...)
все те сюжеты литературных произведений, которые поразили меня. Первым вспоминается "Принц и нищий". Нет, нет, ничто не вспоминается отдельно врывается целый вихрь!"
(Юрий Олеша)
(Он сам пересказывает (и весьма своеобразно рассказывает о самих авторах!)
Данте, Монтеня, Гете, Л.Толстого, Тургенева, Пушкина, Достоевского, Марка Твена, Ростана, Уэлса, Ренана, Хемингуэя, Б.Шоу, Карела Чапека, Бунина, Делакруа, Ван Гога, Моцарта, Хлебникова, Ренара, Бетховена, Шаляпина, Маяковского...
И он пишет (пересказывает о львах, собаках, гориллах, кошках, лисицах, воробьях, птице-секретаре, бабочках, павлинах, разных деревьях... И все это, чтобы в конце концов воскликнуть: "Да здравствует мир без меня!")
"Н"
...Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что
Что просиял над целым мирозданьем
И в ночь идет и плачет, уходя...
(Афанасий Фет)
"Надо соизмерять свои силы. В этом, очевидно, мудрость. Но я не мудрый. Я любящий. Таким меня и запомните". (Эдуард Гольдернесс)
"Невозможно, чувствуя ответственность, приходить в отчаяние" (не знаю чье).
Никто не знал тебя, как я,
Поэтому я не остался с тобой,
С такой, как разгорающийся огонь...
(Н.Панченко)
"Не боги горшки обжигают? А жаль!"
(М.Френкель)
Примерно с 11 до 15 лет я часто ходил со своими друзьями на окраину села, на маслобойку, которой заведовал дядя Соломон, отец моего друга Илюши Когана.
Увидев нас, идущих сюда, дядя Соломон выходил на дорогу - встречать. Он махал сложенной в руке фуражкой и кричал:
– Кум цу мир, майнэ тайерэ! ("Идите ко мне, мои дорогие!")
Мы кидались к нему.
За ухом дяди Соломона был всегда воткнут какой-нибудь цветок - то ли ярко-синий колокольчик, то ли ромашка... Один раз - не за ухо, а под фуражку был вставлен совсем маленький подсолнушек.
Нам предстоял чудесный пир, дивное лакомство: лущенный подсолнух разных видов.
Подсолнухов в нашем селе было, конечно, навалом - Украина! Но дело в том, что на маслобойке ничего не надо было лущить!
– все было готово!
Мешки, разные емкости - ешь до отвала!
Кроме сырых, белых семечек, были и жареные, коричневатые. Жарились они здесь же, в специальной круглой жаровне с механической мешалкой. Это делалось перед тем, как выжать из подсолнуха масло - на особом прессе. До макухи, жмыха.
Любые семечки - сырые или жареные - мы могли брать здесь сколько угодно. И мы брали. Горстями. Горсть запихивали в рот и тут же снова набивали его, не успев прожевать первой.
Жевали до обалдения, пока не заболевали мышцы лица, пока сами не превращались в прессы, в выжималки, откуда текло подсолнечное масло - до подбородка, на грудь...
Обычно на маслобойке мы ели жареные семечки, а карманы набивали сырыми, чтобы не замаслить их, хотя... замасленные мы были уже хорошо!..
Ах, как вкусно все было, какой чудесный запах стоял здесь, как ласковы были с нами взрослые!
Мой внук часто спрашивает меня о самом лучшем, что было в моем детстве, и я всегда говорю: "Маслобойка!"
Внук каждый раз возмущается: "Маслобойка... Да ты мне сто раз о ней говорил!"
"Ну и что?
– говорю я.
– Ты же задаешь один и тот же вопрос".
И внук смирялся: "Да ладно, дед, ладно! Расскажи про маслобойку, расскажи! Я очень хочу! А у нас есть маслобойка?"
"Нормальный глаз лошади должен быть большим, открытым, блестящим, смелым и доверчивым". (Андрей Битов)