Голоса потерянных друзей
Шрифт:
Надо постараться стать для этих детишек человеком, которым стал для меня Натан. Он ведь верит в меня куда сильнее, чем я сама в себя верю, но сегодня речь о моих учениках. И о пропавших друзьях.
— Должны же мы, в конце концов, поведать нашу историю! Назвать имена! — заметив в опасной близости микрофон, я старательно пытаюсь изобразить учительницу «начала девятнадцатого века». — Есть одна старая поговорка, звучит она так: «Человек впервые умирает, когда перестает дышать. А вторая смерть приходит, когда его имя звучит в последний раз». И если над первой смертью мы не властны, то второй можем избежать — или хотя бы попытаться это сделать.
— Будь
Облегчению моему нет предела.
— Начинай, а остальные, думаю, всё поймут и подтянутся, — во всяком случае, хочется верить в это.
Я стискиваю зубы и скрещиваю пальцы в карманах моего простого учительского платья в крапинку, и надеюсь, что все пройдет так, как мы запланировали, что наши истории действительно что-то изменят в умах и сердцах людей, которые их услышат. Радом, на витрине, вместе с заметками, шитьем и другими артефактами из «Сундука века» лежит Книга пропавших друзей. Я думаю обо всех тех людях, которые не побоялись пуститься на поиски своих родных, рисковать и писать письма, понимая, что худшие страхи могут сбыться — ответ на письмо может так и не прийти.
И я тоже однажды пойду на риск. Когда придет время. Я разыщу маленькую девочку, которую не продержала на руках и получаса, когда медсестра забрала ее у меня, заменив на холодный, царапающий кожу пластик — папку с бумагами, которые я должна была подписать.
Как мне тогда хотелось отбросить ее, порвать в клочья, выкинуть подальше! Мне хотелось крикнуть вслед удаляющейся в белоснежных тапочках медсестре: «Верните мне ее! Я хочу еще раз на нее посмотреть! Подольше! Хочу запомнить ее лицо, запах, глаза! Хочу оставить ее себе!»
Но я делаю то, что от меня ждут, единственное, что мне позволено. У меня нет выбора. Я подписываю бумаги и оставляю их на тумбочке. А потом, когда все уходят, рыдаю в подушку.
«Это все к лучшему», — повторяю я себе мамины слова, слова советника, медсестры. Даже папа, и тот их произнес, когда я попыталась попросить у него помощи.
Это те самые слова, которые я себе твержу, кутаясь в них, словно это уютное одеяло, в каждый свой день рождения, в каждое Рождество, в каждый праздник. А их уже прошло двенадцать. Значит, ей исполнилось столько же.
Я стараюсь внушить себе, будто спасла ее от позора и общественного осуждения, которое тут же обрушилось на пятнадцатилетнюю девочку, забеременевшую от мужчины гораздо старше, соседа, у которого на тот момент имелась своя семья. Он был из тех, кто не прочь воспользоваться ребенком, растущим без отца, и его наивной потребностью чувствовать себя желанной и достойной. Предпочитаю думать, что спасла эту кроху от стыда, от которого мне самой нет никакого спасения, от презрительных взглядов, которые на меня бросают люди, от жутких оскорблений, которые я слышала от родной матери.
Я надеюсь, что подарила своей дочери замечательных родителей, которые ни на секунду не вынуждают ее усомниться в том, что она любима. Если мы еще хоть раз увидимся, я обязательно ей скажу, что не было ни секунды, когда ее не любили. Что есть человек, который любил ее с того самого момента, когда она появилась на свет, тосковал и думал о ней, надеялся, что она счастлива.
«Я помню тебя! И никогда не забывала!» — вот что я скажу моему собственному пропавшему другу в день нашего воссоединения, когда бы он ни настал.
Всякий раз, когда на свет появляется новая книга, самый частый вопрос, который приходится слышать, звучит так: «А как зародилась эта история? Что стало первым импульсом?» За других писателей не скажу, но в моем случае книга всегда получается из искры, вспыхнувшей совершенно внезапно. Если я начну нарочно ее выискивать, скорее всего у меня ничего не получится.
Я не знаю заранее, когда меня настигнет вдохновение, каким оно будет, но сразу чувствую его приход. Порой оно поглощает меня без остатка, и обычный день… тут же становится невероятным. Я мгновенно отправляюсь в увлекательное путешествие, нравится мне это или нет. И я знаю, что оно будет долгим, не понимаю, куда именно оно меня приведет, но чувствую, что сопротивляться бессмысленно.
Искра, давшая начало истории Ханни и Бенни, вспыхнула благодаря современному способу общения, а именно электронной почте. Одна любительница книг, недавно дочитавшая роман «Пока мы были не с вами», посоветовала мне подробнее изучить еще один, отчасти родственный, временной период. Как волонтер в историческом музее Нового Орлеана, она обладала доступом к базе, состоявшей из объявлений вековой давности. Ее задача состояла в том, чтобы сохранить историю рубрики «Пропавшие друзья» и сделать ее доступной для людей, которых интересуют история и генеалогия. Но сама она при этом считала, что тут есть что-то большее, чем просто сухие данные, которые надо вбить в компьютер. «За каждым из этих объявлений стоит история, — написала она мне. — Бесконечная любовь к близким, неустанные поиски, хотя многие из этих людей не виделись по сорок лет и даже больше!» Она процитировала строчку, которую прочла на последней странице обложки книги «Пока мы были не с вами» и которая особенно ее тронула:
Посвящается сотням пропавших без вести и тысячам, кто не исчез. Пусть ваши истории не забудутся.
Потом она перенаправила меня в архив «Пропавших друзей», где я словно провалилась в кроличью нору и оказалась в мире, полном отголосков давно оборвавшихся жизней, историй, чувств, стремлений, заключенных в поблекших, размытых буквах, оставленных на бумаге старыми печатными прессами. Там были имена, которые, возможно, сохранились только в этих отчаянных просьбах бывших рабов, написанных в импровизированных классах, за кухонными столами, в церквях, а потом отправленных поездами или почтовыми каретами, пароходами, а то и просто в мешке почтальона, способного добраться до самого дальнего уголка все еще расширяющей свои границы страны. Эти послания, точно на крыльях надежды, пересекали огромные расстояния.
В годы расцвета инициативы размещения объявлений в разделе «Пропавшие друзья» газету «Христианский Юго-Запад» — методистское издание, рассылаемое примерно пяти сотням проповедников, — получали восемьсот почтовых отделений и свыше четырех тысяч подписчиков. Редакция настоятельно просила пасторов зачитывать обращения с кафедры, чтобы людям проще было найти друг друга. Кроме того, тех, чьи поиски увенчались успехом, просили тоже писать об этом в газету, чтобы ободрить остальных. Рубрика «Пропавшие друзья» была своего рода аналогом социальной сети образца девятнадцатого века, способом докричаться до самых дальних уголков разобщенной, измученной, беспокойной страны, которая все никак не могла оправиться от последствий войны.