Голоса потерянных друзей
Шрифт:
«Уходи прочь, собака!»
Пес вот-вот меня обнаружит. Он все кружит у кустов, шумно и быстро принюхиваясь. Наверняка уже почуял меня.
Я слышу мужской голос. Человек что-то кричит собаке — хрипло и отрывисто.
Она, точно ошпаренная, срывается с места и убегает.
Я утыкаюсь головой в ладони и перевожу дыхание.
Поскрипывают рессоры. Дерево бьется о дерево. Кричит мул. Лошадь фыркает, ржет и бьет по земле копытом. Рабочие с недовольным, глухим ворчанием нагружают повозки своим товаром.
Я проползаю немного вперед — туда, где кусты редеют и сквозь тонкие, будто кружево, ветви можно рассмотреть, что же впереди.
Там
Собака у них тощая, с облезлой шкурой и струпьями по всему телу, которые она постоянно расчесывает. Мул, запряженный в повозку, выглядит немногим лучше: старый, измученный, со страшными мозолями от упряжи, к которым так и льнут мухи, стремясь полакомиться обнаженной плотью.
Добрый хозяин ни за что не доведет свою скотину до такого состояния.
И пса тоже.
Не рискуя покинуть свое убежище, я прислушиваюсь к их диковинной беседе, стараясь не шевелиться, пока они заводят в повозку наших лошадей, привязывают их покрепче, потом сами в нее забираются, сняв колеса с тормозов. С моего места мне видно, как Искорка — я узнаю ее по светлым «чулочкам» — недовольно перебирает ногами, силясь отогнать надоедливых мошек, мокрецов и слепней. Мне хочется кинуться к ней и освободить старушку любой ценой, но я понимаю, что надо скорее бежать отсюда, пока змеи с пантерами не вышли на охоту, а речные призраки не начали свой ночной обход. Пока лугару, человек-оборотень, не вынырнул из черных вод и не принялся искать, чем бы поживиться!
Короткий, пронзительный лязг металла о металл отвлекает меня от этих мыслей. Это скользят и сталкиваются ящики, взваленные на повозку. Сквозь просвет между листьев я замечаю золотистый всполох. И тут же — еще до того, как я понимаю, что это блестит латунная обивка на двух больших ящиках, — мне становится ясно, что же сейчас погрузили на повозку. Тот же груз, что плыл на борту «Звезды Дженеси»!
Может, ящики давно пусты. Может, стоит забыть о том, что я их уже видела, и подумать о своей судьбе. Но я решаю пойти следом за повозкой, держась в отдалении, чтобы пес меня не почуял. В ушах шумит, пот катится градом, и москиты не дают мне покоя. Но прихлопнуть их нельзя — как нельзя перейти на бег. Ступать надо осторожно и бесшумно.
Уж не знаю, куда именно держат путь эти двое, но он оказался неблизким. Мы преодолеваем милю за милей. Ноги мои слабеют, деревья уже плывут перед глазами, а вместе с ними тени, солнце, листва и корявые ветви. Я спотыкаюсь о сучковатый корень кипариса и со всего размаха падаю в заболоченную траву. Перекатываюсь на спину и лежу, гладя в небо. Сквозь тучи проглядывает синева — точно такого же цвета становилась сотканная матушкой ткань, после того как ее окрашивали свежими листьями индигоферы.
Я лежу и жду, что же будет дальше.
Откуда-то издалека слышится неровный стук колес.
Дз-з-з, тук-тук, дз-з-з, тук-тук, дз-з…
До меня снова доносятся крики мужчин — громкие, грубые. Может, они напились и затеяли хмельную ссору?
Я подбираюсь поближе к стволу кипариса и, спасаясь от мошкары, пытаюсь прикрыть одеждой обнаженные участки кожи, насколько это возможно. Потом закрываю глаза и перестаю вслушиваться. Не знаю, сплю я или лишь ненадолго погрузилась
Чье-то прикосновение нарушает мой покой. Я пытаюсь открыть горячие, пересохшие глаза, но веки слиплись, и это не так- то просто. Солнце уже в зените, и тени от деревьев сделались длиннее и шире.
Я снова чувствую касание — невесомое и нежное, как поцелуй. Может, это Иисус явился, чтобы забрать меня с собой? Может, на самом деле я утонула в реке… Вот только от того, кто касается меня, разит грязью и гнилым мясом.
Может, кто-то надумал мной поживиться! Я заслоняюсь руками от неведомого хищника, и он отскакивает в сторону. Присмотревшись, я узнаю ту самую старую, тощую, вшивую собаку, которую уже видела. Пес опускает облезлую морду и наблюдает за мной внимательными карими глазами, поджимает хвост, но дружелюбно поводит его кончиком, будто надеется, что я брошу ему какие-нибудь объедки. Мы обмениваемся долгими, настороженными взглядами, а потом собака проходит мимо меня и принимается лакать дождевую воду, собравшуюся между кипарисовых корней. Я следую ее примеру. И так мы с ней, сидя бок о бок, утоляем жажду.
Вода напитывает мое тело, пробуждает ото сна руки, ноги, разум. Пес садится рядом и внимательно за мной наблюдает. Уходить он явно не спешит. Наверное, живет где-то неподалеку.
— Откуда же ты такой? — шепотом спрашиваю я. — Живешь в этих краях?
Я подбираю под себя ноги, а пес испуганно отшатывается.
— Да не бойся, — шепчу я. В жизни не видела такой виноватой, понурой, измученной собаки. Чего только стоят все эти царапины, мозоли, проплешины по всему телу! — Беги-ка домой. Покажи мне, где он?
Стоит мне подняться на ноги, как пес пулей уносится в кусты. Я следую за ним по пятам. Он петляет среди деревьев — дорога ему ни к чему, — так что мы идем лесом, по охотничьей тропе. Мой нос заполняет сладковатый запах коптильни. К ней-то меня и приводит пес. Она стоит позади дома, возведенного у кромки леса, на небольшом возвышении. Хозяйство состоит из небольшой деревянной хибарки, сарая, коптильни и флигеля. Трубы сделаны из глины и веток — совсем как те, что венчают собой старые хижины у нас в Госвуд-Гроуве. Все постройки тут кренятся в разные стороны, видимо, соседнее болото понемногу подтачивает их. К стенке хибары прислонена пирога, а рядом навалены всевозможные капканы для хищников и бобров. На дереве висят остатки туши оленя, покрытые мухами. Их здесь так много, что они образуют плотную шевелящуюся массу.
Кругом тихо, точно в могиле. Я прячусь за дровником, большим и широким, немногим меньше самой хибары, и наблюдаю за псом. Он выходит во двор, обнюхивает его, идет в тень и, раскопав себе землю, чтобы было удобнее лежать, устраивается в ямке. Слышится лошадиное ржание, а следом и удары копыт по деревянной стенке сарая, с чавканьем грязи и треском. Недовольно ревет мул. Шум до того громкий, что птицы испуганно вспархивают с деревьев, но в доме по-прежнему тихо.
Осторожно подобравшись к сараю, я заглядываю внутрь и вижу в центре повозку, а в стойле — стоящих бок о бок Искорку и серого скакуна Джуно-Джейн. Через перегородку от них находится мул. Все трое — потные, взмыленные. Они ведут себя неспокойно, выясняя, кто главный. Из раны на ноге коня Джуно-Джейн, расшибленной об ограду, сочится кровь. Делаю еще несколько шагов, чтобы получше осмотреть заднюю часть повозки. Ящики и бочку с виски унесли.