Голоса потерянных друзей
Шрифт:
Ладжуна вскидывает руки, отворачивается и устремляется к библиотеке.
— Не знаю. Вы же тут учитель, — бросает она на ходу.
Она уверенно идет по коридорам, а я следую за ней, и мы принимаемся за обсуждение самого проекта. Как ни крути, это более безопасная территория.
— Я думаю сперва выбрать книги, которые нам пригодятся в классной библиотеке, — сообщаю я, когда мы входим в книгохранилище. — Нам нужна литература для учеников с третьего-четвертого класса и до выпускного, — хотя, по правде сказать, у меня полно детей, чей уровень чтения отстает от необходимого на несколько лет. — Берем только
— Это галерея. Судья любил сидеть на ней и читать, когда мухи и мошки его не донимали, — уточняет Ладжуна. Она подходит к дверям и заглядывает в галерею, словно надеясь увидеть там судью. Затем обводит взглядом двор и, немного помолчав, добавляет: — В давние времена детишки-рабы должны были стоять с опахалами и отгонять от богачей мошкару. И в доме тоже, но в столовой на потолке хотя бы висела панка — это что-то вроде доисторического вентилятора. Дергаешь за веревку — и он раскачивается. В те времена никаких москитных сеток и в помине не было. Окна занавешивали тканью — да и то в основном в хибарах, где жили рабы. Тут они находились сразу за конюшней и каретником. Их было штук двадцать, если не больше. Стояли они на широких платформах с колесами, и их перетаскивали с места на место, чтобы сподручнее было обрабатывать разные части плантации.
Слушаю ее с раскрытым ртом — поразительно, до чего хорошо она знает историю и как спокойно и сухо излагает все эти факты!
— А откуда ты все это знаешь?
Она пожимает плечами:
— От бабушки Дайси. Да и судья мне кое-что рассказывал. И мисс Робин, когда сюда переехала. Она же собирала рассказы об этом месте. Кажется, для книги, которую хотела, но не успела написать — или что-то вроде того. Она приглашала сюда бабушку Дайси, мисс Ретту, еще кое-кого из горожан и расспрашивала, что они помнят о Госвуде, какие истории им рассказывали родственники. Собирала все, о чем помнит старшее поколение.
— Я просила Бабушку Ти как-нибудь прийти к нам на урок и поделиться с нами своими историями. Может, ты ее уговоришь? — спрашиваю я и замечаю, как заблестели глаза Ладжуны. — Раз уж «Скотный двор» оказался таким скучным.
— Я вам правду сказала, только и всего. Кто-то же должен был вам помочь, — Ладжуна прячет руки в карманы и с глубоким вздохом оглядывает библиотеку. — А иначе вы просто уволитесь, как и все, кто был до вас.
Внутри у меня разливается тепло, но вида я не показываю.
— Тут какое дело, — продолжает она, пересекая комнату, — если вы живете в Огастине или окрестностях и носите фамилию Госсетт или Лоуч — неважно, какого цвета у вас кожа, — то история ваших предков так или иначе связана с этим поместьем. Здесь — истоки многих семей, и они редко уезжают далеко. И, наверное, так будет всегда.
— Но ведь на одном Огастине свет клином не сошелся, — замечаю я. — Можно, к примеру, поступить в колледж и уехать.
— Ну-ну… А денежки где взять?
— Есть же стипендии. Финансовая помощь.
— Огастинская школа — для бедноты. Для тех, кто отсюда уже никуда не денется. Да и потом, кому тут нужно образование? Вот взять хотя бы тетю Сардж — она
Не найдя, что на это ответить, я возвращаюсь к разговору о библиотеке:
— В общем, давай сюда складывать книги для школы. Только, чур, не берем ничего такого, что точно не понравится родителям: никаких легкомысленных романчиков и кровавых вестернов. Если тебе попадутся обложки с людьми, на которых слишком уж мало одежды, откладывай их пока на бильярдный столик. — В конце концов, ничто так не отравляет учителю жизнь, как конфликты с родителями, уж это я за время студенческой практики усвоила четко. Вот уж чего надо избегать любыми средствами!
— О родителях даже не переживайте, мисс Сильва. У них всех есть заботы поважнее, чем волноваться, чем там их дети в школе занимаются.
— Что-то слабо верится.
— А вы упрямая, знаете ли, — она озадаченно смотрит на меня.
— Оптимистка, только и всего.
— Возможно, — Ладжуна ставит ногу на край нижней полки и начинает карабкаться вверх, точно древесная лягушка по оконному стеклу.
— Ты что творишь! — я кидаюсь к ней, чтобы подхватить, если она оступится. — Тут же лестница есть! Давай ее придвинем!
— А вот и не выйдет! Присмотритесь: полозья, по которым она ездит, тянутся только до двери. А в этой части комнаты они сломаны.
— Тогда давай сегодня начнем с нижних полок.
— Минуточку, — говорит Ладжуна, продолжая подъем. — Сперва хочу вам кое-что показать.
Глава тринадцатая
Ханни Госсетт. Луизиана, 1875
В непроглядной темени я все твержу и твержу «Отче наш». Это самая страшная ночь в моей жизни, если не считать той, когда Джеп Лоуч утащил меня со двора торговца, разлучив с матушкой. Тогда я забилась под повозку и шептала слова молитвы — шепчу их и теперь, надеясь призвать милость святых.
Тогда, в детстве, они и впрямь смилостивились надо мной. Явились мне в лице старой бледной вдовы, которая купила меня на распродаже у здания суда — купила из жалости, потому что я была оборванная, худая, как щепка, с заплаканным и измазанным соплями и грязью лицом. Она приподняла ладонью мой подбородок и спросила:
— Кроха, сколько же тебе лет? Как зовут твоего массу и его жену? Называй имена и не лги. Если скажешь правду, я никому не позволю тебя и пальцем тронуть.
И я, запинаясь, назвала имена, после чего вдова кликнула шерифа, но Джеп Лоуч успел сбежать.
В тот раз молитва помогла — надеюсь, она спасет нас и теперь. Я еще никогда не оказывалась на болоте ночью, но не раз слышала о таких местах от бывалых, поэтому меня гложет страх, когда я, балансируя и стараясь не упасть, сижу за седлом на серой лошади Джуно-Джейн. Сама Джуно-Джейно безвольно, точно мешок, лежит передо мной, а старушка Искорка еле тащится за нами.
Я боюсь змей, крокодилов, куклуксклановцев, которые могут заметить, как мы в слабом лунном свете, едва пробивающемся сквозь ветки, едем вдоль дороги. Боюсь, что нас начнут преследовать лесорубы или что из своих подводных убежищ выскочат призраки и лугару. Но больше всего я боюсь пантер.