Голоса потерянных друзей
Шрифт:
В горле встает ком. Мне не слишком-то нравится место, в котором я очутилась, но я рада, что мы с Гасом оба сбежали с того судна живыми.
— А я ведь могу тебя вытащить отсюда, Ханнибал, — говорит Гас.
— Расскажи как! Мы тут в такую историю вляпались… Хуже и не придумаешь.
Гас задумывается на минутку, потирает подбородок, густо усыпанный веснушками, и кивает:
— Я тут работенку нашел — грузы вожу через Гамильтон и Сан-Сабу до самого Мейнардвила. Дорога опасная: как-никак, там индейцы рыщут и всякое такое, но платят — дай бог всякому. Я прикинул: эдак мне даже проще будет
— Само собой! — говорю я, обдумывая его предложение. Почему бы не оставить мисси Лавинию и Джуно-Джейн — пускай сами теперь выкручиваются — и не поехать с Гасом? Я смогу расспрашивать о родных на всех остановках. Гас рано или поздно поймет, что я вовсе не парень, но, может, ему это и не важно. Я сильная и ловкая. И запросто выполню мужскую работу. — Я умею ладить с мулами, лошадьми, быками, сохой. Знаю, как подковать лошадь, если она охромела, умею распознавать, что у нее начинаются колики, чинить упряжь тоже могу. Расскажи своему хозяину обо мне!
— По рукам. Только, как я уже сказал, дело это опасное, имей в виду. Там рыщут команчи, кайова и еще бог весть кто. Прибегают со своей индейской территории, грабят, убивают народ, а потом снова спешат на Север, где закон им уже не писан. Стрелять-то ты из ружья умеешь?
— Еще бы! — А как иначе, ведь я уже много лет добываю пропитание в болотистых лесах Госвуд-Гроув. Тати решила, что раз Джейсон и Джон сильнее меня, то пускай они лучше с урожаем возятся. — Я столько белок и опоссумов перестрелял, что тебе и не снилось!
— А в человека пальнуть сможешь, если надо будет?
— Пожалуй, смогу, — говорю я, но на самом деле не знаю, так ли это. Мне вспоминается война. Людские трупы с изуродованными лицами и оторванными конечностями, похожими на шматы разделанного мяса. Я видела, как они проплывали по реке или как их приносили приятели или рабы домой для захоронения. Пища для мух, червей и диких зверей.
— А если точнее? — не унимается Гас.
— Сделаю все, что нужно. Я на все готов, лишь бы убраться отсюда.
— В этом я тебе помогу, — обещает Гас, и в сердце моем просыпается благословенная надежда на то, что так или иначе я обрету свободу. — А еще у меня есть для тебя кое-что, — он лезет рукой в карман. — Сам не знаю, и чего я за них так схватился, ведь мы ж с тобой были только попутчиками да переговорили разок о том, как будем вместе скот ловить… Ну, пока тебя за борт не швырнули, само собой. А еще я тебе обещал, что буду повсюду расспрашивать о твоих родных.
Он протягивает мне ладонь, и я вижу на перепачканной белой коже шнурок с тремя маленькими кругляшками…
Бабушкины бусы! Как такое возможно?!
— Гас, но как же ты…
— Поднял их с палубы, когда тебя в воду кинули. Решил, что самое маленькое, что я только могу для тебя сделать, — это рассказать о тебе твоим близким. С тех пор
Я беру бусы, скользнув пальцами по теплой и влажной от пота коже Гаса. Сжимаю их в ладони. «Держи крепче, Ханни. Держи крепче! А вдруг это и впрямь только сон?»
Они вернулись ко мне спустя столько времени! Нет, это слишком невероятно, чтобы быть правдой!
— Я расспрашивал встречных о твоих близких, — продолжает Гас. — А еще об этом твоем мистере Уильяме Госсетте и мистере Уошберне, о которых ты упоминал. Но так толком и не разузнал ничего.
Я едва его слышу, точно он говорит со мной, стоя у дальнего края огромного поля, за много миль отсюда.
Прижав бусины к лицу, я вдыхаю их запах, провожу ими по коже. Соприкасаюсь с историей моей семьи. С бабушкиной историей. Маминой. С моей собственной. Кровь громко стучит в висках — с каждым мгновением все быстрее и быстрее. Меня наполняет такая сила, что, кажется, я вот-вот расправлю крылья и улечу отсюда, словно птица. Улечу далеко-далеко.
— Мы с грузом поедем прямо по главной дороге, смекаешь? — продолжает Гас, но мне уже нет дела до его рассуждений. Я хочу одного — слушать музыку бусин. — Поедем с тобой… Может, еще какую работенку отыщем там, где окажемся… В Менардвиле, Мэйсоне, Фредериксберге, может, и в Остине. Так каждый сможет накопить на лошадь и сбрую. А пока мы там будем, я могу поспрашивать о твоих родичах, если хочешь. В тех местах, куда цветному мальчишке соваться не стоит. Уж что-что, а спрашивать я умею. Мы, Мак-Клатчи, любим повторять: «Кто в молчанку играет, тот фигу получает».
Я все вожу бусинками по коже, вдыхая их запах. Закрываю глаза и думаю: «А если очень-очень захотеть, смогу ли я пролететь сквозь решетку?»
Где-то вдалеке голосит петух, а потом, чуть ближе, бьет утренний колокол. Гас испуганно ахает:
— Мне пора! — он спрыгивает на землю, и ослик недовольно ворчит. — Побегу по делам, пока никто меня тут не застукал. Но с тобой мы еще увидимся. Как я уже говорил, Гас Мак-Клатчи свое слово держит!
Я открываю глаза и смотрю ему вслед. Гас шагает в утренней мгле, запрокинув голову и насвистывая песенку. Речной туман понемногу заволакивает его, пока не остается только голос, выводящий «О, Сюзанна!», да стук маленьких, круглых ослиных копытец, которому вторит на каждом повороте скрипучий напев телеги.
Дзинь-тук-тук, дзинь-тук-тук, дзинь-тук, дзинь…
Когда все затихает, я укладываюсь на койку, зажимаю бусины в кулаке и прижимаю к груди, чтобы удостовериться, что они мне не приснились.
Когда я вновь просыпаюсь, сквозь решетку в камеру бьет яркий свет. Он расчерчивает пол на квадраты и заливает добрую половину камеры. К вечеру он поднимется аж до самого потолка.
Я разжимаю кулак и поднимаю ладонь повыше, чтобы на нее упал луч света, теплый и чистый. Бусинки вспыхивают, точно птичьи крылья на солнце.