Голова дракона
Шрифт:
Сразу после появления статьи у Васи Курочкина состоялся доверительный разговор с главрежем Асмодеем Захарьичем. Тут уместно упомянуть, что это был последний из плеяды великих Асмодеев русской сцены, украсившей историю театра и избранные страницы театральной литературы.
— Вася, голубчик, — говорил Асмодей Захарьич, — вы должны написать для нас новую пьесу.
— Извольте, — с готовностью отвечал Курочкин. — Какую вы хотите пьесу?
— Такую, чтобы в центре ее стоял положительный герой и высказывал высокие мысли, а не расхожие истины на каждый день. Пора и
— Как пожелаете, Асмодей Захарьич, — покорно согласился Вася и создал требуемое.
В центре его новой пьесы действительно стоял положительный во всех измерениях герой и произносил стопроцентно правильные слова. На первой читке труппа откровенно зевала.
— Голубчик Вася, — говорил автору Асмодей, когда они остались одни, — вы прекрасно справились с задачей. Но ваш герой слишком прямолинеен.
— А он и не должен куда-нибудь отклоняться. Такова природа образа.
— Согласен. Но и сильные натуры иногда не могут преодолеть мелких слабостей. Пусть он у вас немного выпивает.
— Немного можно, — пошел на уступки Вася. — Но только в самых разумных пределах.
— Разумеется. И не беда, если он иногда и пофлиртует. Ведь он же положительный герой, и мимолетные увлечения ему не помешают.
— Как хотите, — опять согласился Курочкин, — но мой долг предупредить, что флирт — удел поверхностных людей.
— Ничего, ничего, легкая доза волокитства вашему герою не повредит, а даже украсит. И потом, хорошо, если бы у него было увлечение, хобби, так сказать.
— Какое?
— Ну, пускай он у вас любит сладко поесть и коллекционирует ресторанные меню или будет этот… клептоман. Имеет привычку брать у друзей какие-нибудь вещи и не возвращать.
— Но будет ли ему это к лицу? — впервые возразил Вася. — Он же положительный герой!
— Э, дорогуша, да вы, видать, слабо знаете жизнь, — упрекнул автора Асмодей. — По-вашему выходит, что если человек числится в передовиках, то он уже никогда не переходит улицу в неположенном месте, не нарушает общественной тишины и не может оставить после себя в лесу пустую консервную банку? А про схематизм в искусстве, надеюсь, слыхали?
Вася слыхал, конечно, и со всеми замечаниями соглашался. На поправки ушло около месяца, и драматург явился в театр с новым вариантом пьесы. Теперь встал вопрос о исполнителе главной роли. И, как это ни странно, выбор пал на… Курочкина, только не Васю, а Петю. Был в театре такой актер, однофамилец драматурга. Играл рассеянных молодых людей, вечно попадающих впросак, ухажеров-неудачников, не в меру услужливых карьеристов. А тут такая роль.
— Спасибо вам, Асмодей Захарьич, за внимание, оно очень лестно, но роль не по мне. Тут нужен цельный, сильный характер, а я же, если говорить по-старинному, — простак, и ничего больше.
— Напрасно ты, Петя, прибедняешься, — уговаривал его главреж. — Пойми, что выдающиеся личности и вырастают из таких вот, как ты, ничем не примечательных, незаметных людей. Смело берись за роль, но только помни, что теперь ты играешь положительного героя.
Лучше бы Асмодей Захарьич не подчеркивал этого! На первой
— У меня такое впечатление, Петя, — сказал Асмодей после репетиции, — будто ты одеревенел, стал не человеком, а моделью. Тебя хочется отлить в бронзе и возвести на постамент.
— Я вхожу в образ, — обиделся на критику Курочкин.
Но замечания главрежа он все-таки учел и на следующей репетиции уже держался раскованнее. Однако Асмодею этого было мало.
— Не верю, — говорил главреж окончательно сбитому с толку Пете Курочкину. — Вот произносишь ты правильные слова, совершаешь красивые поступки, а я тебе не верю. Не вижу тон самой щербинки или, если хочешь, ущербинки, которая примирила бы меня с фактом твоего существования. Ищи!
И Петя искал, добросовестно ворошил собственный творческий арсенал, находя там черточки и детали, которые помогали ему при исполнении прежних ролей. Это было похоже на перетряхивание сундука со старыми, полуистлевшими вещами. Но оно нравилось Асмодею Захарьичу, который будто малый ребенок радовался каждой Петиной находке.
— Браво, Петя, браво! — приговаривал он. — Ты делаешь успехи!
Наконец состоялась премьера. Спектакль с треском провалился. Та же газета, во главе которой теперь стоял опять новый и еще более пожилой редактор, вопреки ожиданиям Асмодея, напечатала резко критическую статью. Она обвинила драматурга в искажении правды жизни, а театр в целом — в попытке решать новые творческие задачи старыми средствами. Исполнитель главной роли был обвинен рецензентом в эклектизме.
Обвинение показалось Пете Курочкину очень обидным. Вопреки своему тихому и мирному нраву он напился, стал буянить. И ему впервые в жизни пришлось столкнуться с милицией.
— Ну, а этот что натворил? — спросил милиционера, доставившего Петю Курочкина, дежурный.
— Из актеров он. Мотался по улице, останавливал граждан и пытался внушать, что он их замечательный современник.
— Ага, так и запишем в протоколе, — сказал дежурный. — В нетрезвом состоянии приставал к прохожим и при этом выдавал себя за положительного героя.
Петя Курочкин мирно посапывал в углу и, естественно, против такой формулировки не возражал.
ЧЕЛОВЕЧЕК С ПОРТФЕЛЕМ
Это случилось в те отдаленные времена, когда только входили в моду кители защитного цвета. На реке Хоперке, что петляет меж лесистых холмов Задонья, строили мост. Собственно, мост на Хоперке был, но прошлогодним, не в меру бурным паводком его начисто смыло. И теперь совхозный народ спешил управиться до вскрытия реки, чтобы снова не оказаться отрезанным от остального мира.
И там, где на посиневшем от яркого весеннего солнца льду плотники тесали бревна, где, ухая, рабочие вбивали в неподатливое речное дно сваи, бегал и суетился маленький человечек. Он размахивал туго набитым обшарпанным портфельчиком и односложно бубнил: