Голова дракона

Семёнов Мануил Григорьевич

Тут кто-то из хозяев вспомнил, что в Доме культуры сейчас как раз идет репетиция самодеятельного ансамбля «Поющие голоса» и что гости не успели его послушать. Немедленно за самодеятельными артистами были посланы автобусы, и вскоре «Поющие голоса» разбудили всех галок, дремавших на прилегающих к аэропорту полях.

А когда поющие голоса окончательно умолкли, кому-то пришло в голову, что и у кожевенников хор не хуже. Послали за ним. Кожевенников сменили поэты из литобъединения «Смычка» — они читали свои стихи. И опять гремели песни (город славился высокой песенной культурой) швейников, типографов, государственных служащих, строителей. Меж тем густая пелена сплошной облачности

все плотнее охватывала городок, будто собираясь задушить его в мягких ледяных объятиях. Только глубокой ночью продрогших, проголодавшихся гостей привезли обратно в гостиницу, чтобы спозаранку выдворить из нее, так как местное авиационное начальство ни за что не ручалось и желало на всякий случай иметь пассажиров под рукой спозаранку.

На другой день (было воскресенье) картина повторилась. Ждали вылета с минуты на минуту. Хозяева хотели проявить максимум радушия и непрерывно угощали гостей бутербродами, крепким кофе из термосов и… песнями. Уже отзвучали народные напевы с острова Бали и знаменитые тирольские песни в исполнении этнографического ансамбля педагогов средних и начальных школ, а погоды все не было. Хор госторговли позабавил гостей виртуозной игрой на деревянных ложках и оглушительными озорными частушками. Милицейская капелла удивила стройным и величавым исполнением бессмертных творений Баха для хора с органом. Причем роль органа в данном случае выполняла фисгармония, еще в давние времена конфискованная у знаменитой в городе знахарки и доставленная для концерта на милицейском пикапе. Энтузиасты природы, объединенные в общество рыболовов и охотников, спели песни про шорохи лесные и омулевые бочки. Казалось, не было в городе такого цехового, профессионального объединения, звонкоголосые представители которого не побывали бы за эти два выходных дня на бетонированной площадке аэродрома, неожиданно превратившейся в концертную эстраду. Менялись хоровые коллективы, менялось музыкальное сопровождение, а сама песня не умолкала…

К вечеру заметно похолодало. Термосы с горячим кофе проворнее передавались из рук в руки. И когда последняя хоровая единица — коллектив транспортников — с заметным надрывом умолял о снижении путевой скорости («Ямщик, не гони лошадей»), неожиданно взревели моторы «Ильюшина». Громкое «Ура!» потрясло воздух. Синоптики дали «добро»! Над аэродромом опустились сумерки. Напутствуемые дружескими пожеланиями, гости улетели. Небо очистилось, и ртутный столбик стал неуклонно падать вниз. Ночь была очень прохладной, утро морозным.

А когда совсем рассвело, то выяснилось, что город онемел. Неумеренные вокальные упражнения под открытым небом не прошли даром: большая и наиболее деятельная часть горожан потеряла голос. Люди вынуждены были объясняться друг с другом исключительно с помощью мимики и жестов.

…Прохожий, заслышав за спиной шум мотора, оборачивался, поднимал одну руку, другой имитировал переключение тормоза, призывая тем самым шофера остановиться. Таксист, в свою очередь, высовывался из окна машины и свободной рукой изображал яростное забивание камней домино, давая понять, что спешит на базу.

…К очереди за апельсинами подходил потенциальный покупатель и, остановившись в конце, изображал указательным пальцем знак вопроса. Последний в очереди тыкал себя в грудь и потом, изобразив руками женский головной убор и семенящую походку, пояснял, что за ним еще стоит одна гражданка, которая куда-то отошла.

…В битком набитом автобусе пассажир осторожно трогал за плечо впереди стоящего и, когда тот оборачивался, вскидывал три пальца, а затем показывал, как прыгает с автобусной подножки, будто с вышки плавательного

бассейна, а затем, заметив утвердительный знак, убеждался, что впереди стоящий пассажир тоже сходит на третьей остановке.

Так люди выясняли интересующие их вопросы, не произнося ни слова.

При этом горожане вскоре убедились, что язык жестов гораздо откровеннее обычного, разговорного.

…В продовольственный магазин заходил покупатель и с помощью пальцев просил отпустить полкило колбасы. Продавец отрицательно качал головой и, сложив два пальца, показывал подобие креста. Не советую, мол, покупать несвежую колбасу, а то как бы после того, как ты ее поешь, не пришлось вызывать «Скорую помощь». И удовлетворенный покупатель отходил от прилавка, понимая, что раньше, возможно, продавец эту колбасу продал бы. Ради выполнения плана.

…Некто, встретив приятеля, знаками просил у него взаймы десять рублей. Прежде приятель пустился бы в пространные объяснения, почему он оказался без копейки за душой. А сейчас он молча полез в карман, достал кошелек, вынул из него десятку и отдал другу.

…Их встречи в последнее время стали очень редкими. И вот опять не такое радостное, как раньше, свидание. Она знаками задает ему роковой вопрос: «Ты разлюбил меня?» В былое время он бы заговорил горячо-горячо, чтобы в потоке пустых слов утопить истинные чувства, скрыть неотвратимо наступившее охлаждение. Теперь же, будучи беззащитным перед обнаженным прямым вопросом, он лишь потупил глаза и виновато кивнул. Наступил разрыв, может быть, на благо обоих молодых людей.

Происшедшую с жителями города метаморфозу можно было понять, лишь вспомнив слова Талейрана: язык дан дипломату, чтобы скрывать свои мысли. И хотя в городке не проживал ни один профессиональный дипломат, талейрановская мысль нашла здесь неожиданное подтверждение. Лишившись привычного прикрытия — слова, люди в общении друг с другом перестали лукавить, уклоняться от истины, двоедушничать. Отношения стали яснее, определеннее. Никто открыто не льстил другому, чтобы потом за глаза ругать, не давал краснобайских публичных обещаний, будучи внутренне убежден, что этих обязательств он никогда не выполнит. Редкими стали такие явления, как обман, клевета, сплетни и очернительство.

Приятно было наблюдать, как, встретившись на улице, у фабричных ворот, дверей учреждений, горожане обменивались скупыми жестами, сердечно жали друг другу руки и мирно расходились в разные стороны. Прекратились возникавшие прежде из-за какого-нибудь пустяка перебранки, не слышно стало злых и несправедливых взаимных упреков, сама собой исчезла брань. Городок стал неузнаваем.

А в природе меж тем неслышно происходило извечное движение. Растаяли без остатка туманы, сверху теперь сыпал колючий сухой снежок. Когда он прекращался, городок купался в сиянии ясного небосвода. Регулярно прилетали и улетали самолеты, и побелевшие поля надолго замерли, не тревожимые криком птиц, откочевавших на юг. Морозный воздух, напоенный хвоей окружающих городок лесов, был чист и прозрачен.

Люди теперь дышали свободно и глубоко, постепенно избавляясь от нечаянно-негаданно свалившегося на них недуга. Сначала они говорили друг с другом вполголоса, потом погромче, наконец, во весь голос.

«Эй, уголовник! — кричал прохожий шоферу такси. — Куда прешь на человека? В тюрягу захотелось?» — хотя к строгой административной ответственности надо было привлекать самого прохожего, так грубо и преднамеренно нарушал он правила дорожного движения.

— Нет больше обливных кастрюлек, бабушка, истинный крест, — говорила продавщица пожилой покупательнице. — Провались я на этом месте.