Голова дракона
Шрифт:
А началось все со статьи известного критика Кузьмы Ковалева в одном еженедельнике. Автор статьи, сын потомственного деревенского кузнеца (отсюда и фамилия), с малых лет вертевшийся возле отцовской наковальни, рано потерял слух и теперь мог смело судить о любых явлениях искусства, особенно не вслушиваясь в то, что оно там пытается лопотать на своем, богом данном языке.
Кузьма Ковалев писал о песне. Отметив возникшую в последнее время тягу композиторов, поэтов и слушателей к песне излишне эмоциональной, критик утверждал, что песня не должна: а) расхолаживать; б) воспламенять. Ибо нельзя заранее предугадать, к каким это может привести последствиям. Песня должна быть удобной и покойной, как разношенная туфля, и ясной и
В качестве образчика такой контрабанды критик процитировал из одной песни две строки:
Огни деревень, как птицы, Летают в снегу ночном.И легко, как дважды два — четыре, доказал, что огни мало похожи на птиц, а снег, вполне пригодный для скольжения и катания, не может быть использован птицами для полета.
Критик утверждал также, что строчка другой песни «Из крохотных мгновений соткан дождь» тоже не выдерживает критики. Если мы даже допустим, что дождевая завеса может быть из чего-нибудь соткана, то уж, конечно, не из мгновений, а на крайний случай из капелек дождя.
Почему, спрашивал критик, поется в песне «Течет река Волга, конца и краю нет», когда еще много веков назад было абсолютно точно установлено, что Волга, начинаясь на Валдайской возвышенности, благополучно впадает в Каспийское море, где фактически и кончается?
Кузьму Ковалева буквально вывели из равновесия такие легкомысленные строчки, как
Лучами красит солнышко Стальное полотно.И:
В небе ветер озорной Ходит под руку с луной.«Бред, — неистовствовал критик, — насилие над здравым смыслом! Кто позволил низводить Солнце до роли какого-то ремесленника-маляра, откуда у ветра или Луны взялись руки?»
Для фабрики «Песня» последствия критического выступления Кузьмы Ковалева оказались просто ужасными. Специально созданная авторитетная комиссия подвергла тщательному анализу фабричную продукцию. И обнаружила, что песни, которые выпускает фабрика в виде печатных сборников с нотами, магнитофонных записей и пластинок, нашпигованы рискованными сравнениями, вольными образами, озорными рифмами, как краковская колбаса чесноком. Причем уже упомянутый герой-жених, намеревающийся повенчаться со звездой, не так уж и страшен в сравнении с другими песнями, обнаруженными дотошными членами комиссии [1] . Из нотных и книжных магазинов посыпались рекламации. В результате фабричный конвейер замер.
1
Правда, наш критик не удержался от язвительного замечания по этому поводу: «Не такие ли песни и плодят у нас скороспелые браки и не менее поспешные разводы? Такой вот герой-жених всегда имеет право сказать: «Я, дескать, женился на небесном светиле первой величины, а она оказалась давным-давно потухшей звездочкой».
— Так что же будем делать, товарищи? — уже несколько раз тщетно вопрошал директор фабрики участников собравшегося совещания. Те подавленно молчали.
— Надо менять профиль, — предложил наконец кто-то. — Займемся выпуском выкроек женского платья!
Но на него тотчас же зашикали: из-за непостоянства и изменчивости моды фабрика неизбежно вылетит
Быстро отпало предложение заняться изготовлением поздравительных юбилейных открыток ввиду перенасыщенности нашей быстротекущей жизни как юбилеями, так и юбилейными аксессуарами. Не прошел и внешне заманчивый проект окунуться в мир спортивных страстей, начав выпуск летучих брошюр и листовок с прогнозами результатов внутренних, а также и европейских и мировых футбольных соревнований. «Болельщики растерзают нас за неправильные прогнозы и заживо закопают в землю за правильные», — единодушно решили участники совещания.
— Поэты должны перестроиться, — заявил главный технолог, — и создать песни рациональные, как инструкции к мясорубке.
— Правильно! Может быть, они себя пересилят и наступят на горло собственной песне… Но когда это произойдет? — язвительно спросил начальник сбыта.
Производственное совещание зашло в тупик. Похоже было, что из разразившегося кризиса нет выхода. И вдруг…
Да, вдруг в комнату ворвалась культорг фабрики Клава и, потрясая зажатым в руке газетным листом, закричала:
— Кончился кризис! Метафора вновь получила права гражданства!
При ближайшем рассмотрении выяснилось, что Клава действительно отыскала в свежем выпуске уже упоминавшегося нами еженедельника набранные жирным шрифтом слова «Птица-тройка». Причем без малейшего намека на осуждение их автора.
И все же Клава ударила в колокол напрасно.
По свойственной молодости горячности и поспешности, она не учла два немаловажных фактора.
Во-первых, в данный момент все внимание редакторов литературного еженедельника сосредоточено на развертывании острой дискуссии на тему «Заслуживают ли общественного сочувствия соломенные вдовы и вдовцы?». Естественно, что их бдительность в отношении возможного проявления пороков поэтического мышления временно ослаблена.
И во-вторых, у поэта, автора приведенных слов, очень редкая фамилия: Гоголь.
Так что ликовать и радоваться рано.
Кризис жанра продолжается.
КАК Я БЫЛ РОБИН ГУДОМ
В мире, если внимательно оглядеться вокруг, происходит немало несправедливостей. То тут творится зло, то там, причем его носители, часто оставаясь безнаказанными, действуют открыто, не маскируясь. Что же остается на долю потерпевших, понесших моральный, а иногда и материальный урон? Молча перешивать обиду или безуспешно обивать пороги присутственных мест в поисках справедливости.
К такому вот безысходно пессимистическому заключению пришел я однажды после просмотра редакционной почты. И мне стало мучительно стыдно за долгие месяцы и годы, бездумно потраченные на выслеживание жуликоватых кооператоров, поиски злостных бракоделов, наскоки на заскорузлых бюрократов и волокитчиков, нагловатых очковтирателей и казнокрадов. Как будто нет у сатирика целей более благородных и возвышенных… Нет, теперь со всем этим покончено, я стану совсем другим человеком! — сказал я сам себе, и сказал несколько громче, чем следовало. Услышала наша секретарша Лизавета и не преминула осведомиться:
— А кем же вы теперь будете, шеф?
— Защитником обиженных и оскорбленных.
— Ага, значит, нашим таганским Робин Гудом? — с некоторой долей ехидства заметила Лизавета, намекая на район, где расположена редакция.
— Если хотите — да. Отныне можете называть меня Робин Гудом, — серьезно подтвердил я, игнорируя насмешливый тон собеседницы. — И прошу направлять мне соответствующие жалобы граждан.
— Слушаюсь, — повиновалась Лизавета.
И вскоре с ее помощью я заполучил в руки дело, потребовавшее немедленного выезда в город Кременчуг на Днепре. Обидели рыболова-любителя, грубо попрали его благородную тягу к природе, лишили человека возможности созерцать широкие плесы, любоваться всплесками жирующих щук и шересперов.