Голова Олоферна
Шрифт:
Все это за страдания мои былые, – продолжал утешаться Павел Леонидович, – за бедность мою беспросветную. Ведь должна же быть какая-нибудь справедливость, какая-нибудь награда за пережитые мною тяготы и лишения! Вот она и пришла, хотя, понятно, еще и не в полной мере! Но, главное, трудиться, не покладая рук, не останавливаясь на достигнутом, надо брать, как говорится, все новые и новые высоты. Собак нерезаных у нас не счесть! На каждом шагу какое-нибудь «муму» бегает, только бери его да в мясорубку!»
Возвращаться после столь возвышенных размышлений назад в дежурку к капитану и Коле Павлу Леонидовичу, ох, как не хотелось. Но и брезговать знакомством с такими героическими ментами тоже было нельзя. Мало ли что может еще случиться
Собравшись с духом, Павел Леонидович направился в дежурку и робко постучал в дверь. Но на стук никто не отозвался. В голове у Павла Леонидовича промелькнула страшная мысль – капитан и Коля давным-давно мертвые. Но сердце ему тихо подсказывало: «Открой дверь, не бойся, может, не так все плохо…» Павел Леонидович поверил своему измученному сердцу и принялся стучать посильнее, а потом и вовсе изо всей силы грохнул ногой в дверь. К его удивлению, она оказалась не запертой, и он после недолгих колебаний вполне беспрепятственно вошел в знакомую уже комнату.
Ужасней картины представить было нельзя. Толстяк и Коля лежали в разных углах, и причем в таких позах, что у бедного ветеринара не возникло никаких сомнений в их смерти. Теперь уж точно ему нужно бежать, но страх, нарастающий с каждой секундой, приковал ноги к полу, а сердце колотилось, как сломанный метроном, то ускоряя, то замедляя ход.
«Значит, все-таки отравил», – не в силах унять этот метроном, наклонился над толстяком Павел Леонидович.
Бледное, покрытое испариной лицо капитана было перекошено и на нем, казалось, навсегда застыла злорадная, предназначенная специально для убийцы усмешка. Погорелов отшатнулся в испуге, но потом все-таки пересилил себя и решил пощупать у убиенного пульс.
– Слава тебе, Господи! – выдохнул он с облегчением, услышав, хотя и слабые, но все же прослушивавшиеся удары.
И в это мгновение из другого конца комнаты неожиданно донесся невнятный голос Колюни:
– Нааачаааальник! А, начальник? Не пора ли нам за четвертым пузырем идти? Теперь твоя очередь!
К величайшему удивлению Павла Леонидовича, толстяк на призыв незамедлительно отозвался, еще более невнятным голосом ответив:
– С-с-сер-ржа-ант К-кол-люня, в-в-выпол-лняйте приказ…
– Э, н-нет, начальник, так дело не пойдет, я уже бегал…
– Уволю на фиг, – еле-еле выдавил из себя толстяк и снова отрубился.
– А кто ж тогда с преступностью бороться будет? – в никуда промямлил Коля и, следуя примеру капитана, тоже отключился.
Павел Леонидович благоразумно начал пятиться к двери, еще несколько раз, как заклинание, повторив про себя: «Слава Богу, слава Богу!» Под руку ему вдруг попалась совершенно пустая миска из-под котлет. Он бесшумно поставил ее на край стола и совсем уж возликовал:
«Ничего, оклемаются, сборщики податей! Перепились и только. Завтра надо будет проведать».
На улице Павел Леонидович вдохнул побольше морозного январского воздуха и заторопился к автобусной остановке. Идти было легко и весело. Задубевшая на морозе сумка почти не тяготила руку, но зато приятно тяготили внутренний карман честно заработанные сто тридцать три тысячи рублей. Хотелось петь, и еще хотелось как можно скорее попасть домой, чтоб поделиться радостью с Верой Сергеевной…
Вспомнив жену, Павел Леонидович вспомнил наконец и о ее поручении, и едва ли не в полный голос рассмеялся:
«Нет, дорогая моя голодающая жена, не будет тебе сегодня маргарина, как пить дать – не будет! Масло сливочное есть заставлю тебя и детей твоих худосочных, голландское первосортное масло!»
* * *
Прошло всего полгода, и Павел Леонидович купил себе малиновый пиджак и золотую печатку с выгравированными на ней инициалами «ПЛП».
«Шестерку» теперь он решил не брать, задумав немного подкопить
Собак на свалке и в ее окрестностях оказалось значительно больше, чем Павел Леонидович вначале представлял. Можно было отлавливать их на выбор, приманивая упитанных, и отгоняя подальше, чтоб не путались под ногами, тощих. Старуха и Сыч, которых он встретил в первый день промысла, куда-то бесследно исчезли, оставив после себя небольшой деревянный сарайчик, так что теперь Павлу Леонидовичу уже не приходилось водить собак к себе домой и привлекать излишнее внимание соседей. Вере же Сергеевне, чтоб она случайно чего-либо не заподозрила, он время от времени рассказывал вполне правдоподобную историю о новой работе в иностранной фирме, куда ему якобы удалось устроиться. Она поверила с первого раза, да и как было не поверить, когда дом теперь полная чаша. Но больше всего радовались новой жизни, конечно, дети. Чего только у них нынче не было: и заграничная одежда, и компьютерные игры, и плавательный бассейн два раза в неделю, не говоря уже о «сникерсах», «марсах» и «киндер-сюрпризах». Павел Леонидович даже нанял им воспитательницу, учившую, как и полагалось, подрастающих бизнесменов английскому языку и хорошим манерам. Не обидел он и Веру Сергеевну: подарил ей на день свадьбы любимую ее шубу из густошерстного козла и сапоги фирмы «Салита». Вообще, не жизнь у них пошла, а сказка!
Но чтоб уж совсем все было на уровне, как у всех, Павел Леонидович завел себе любовницу.
«Ведь если сам хорошо живешь, – рассуждал он, – надо и с другими делиться радостью жизни, то есть, отдавая от себя часть, получать взамен еще больше».
Любовницей его была двадцатипятилетняя учительница зоологии Ксюша. Познакомился с ней Павел Леонидович случайно, как обычно это и бывает.
Как-то после очередного рабочего дня решил он побаловать себя пивком. Купил пару бутылок «Посадского», воблу пожирней, и пристроился в тенечке понаслаждаться жизнью. Поначалу вроде бы ничего особенного не замечал, а потом вдруг, глядь, прячется невдалеке за кустом девушка, и довольно-таки симпатичная. Прячется и следит за Павлом Леонидовичем, чуть ли не в рот ему заглядывает. Признаться, Погорелов даже испугался малость, вспоминать принялся, не обидел ли кого, не обсчитал ли, не дай бог, а может, и того хуже, отравил кого-либо ненароком. Подбегает к нему эта самая девчушка и умоляющим голосом просит, чтобы он бутылки из-под пива не выкидывал, а ей отдал. Расчувствовался Павел Леонидович, отдал ей посуду, а потом для форсу купил девчушке в коммерческом ларьке два «сникерса» и бутылку «Амаретто». Та прямо-таки обомлела от таких щедрот. После этого разговор у них завязался как-то сам собою, телефончиками обменялись, ну и так далее.
Спустя несколько дней Ксюша телефончиком воспользовалась и пригласила Павла Леонидовича к себе в гости.
Так и начались их дела амурные. Полюбил Павел Леонидович Ксюшу всей душой и телом, и даже рассказал ей о том, что жена у него есть и двое детей, и что в прошлом он не кто-нибудь, а высококлассный ветеринар. Лишь об одном умолчал – о фарше собачьем, боялся, что не так поймет его Ксюша.
Но случилось, что чуть было не выдал Ксюше свою коммерческую тайну Павел Леонидович. Приходит он к ней как-то раз, и еще с порога чувствует до боли знакомый запашок. Не сдержался Павел Леонидович, вбежал взбешенный к Ксюше на кухню и все котлеты и остатки фарша в помойное ведро выбросил. Запах этот он из тысячи любых других запахов узнал бы, родной как-никак, привычный. Но чтобы Ксюша подала собачьи эти котлеты на стол… Ксюша расплакалась горькими слезами, и как ни успокаивал ее Павел Леонидович, все впустую. Скажи да скажи, зачем выбросил такие поджаристые, так вкусно пахнущие и, главное, так дешево купленные котлеты. Пришлось Павлу Леонидовичу проявить невиданную стойкость и мужество.