Голова Олоферна
Шрифт:
Свою комнату Саша переписал на имя ухаживающей за ним женщины. Она, как могла, поддерживала его, никогда не выказывая уныния в предчувствии скорой смерти близкого человека. Забота ее о Саше вовсе не была связана с тем, что она рассчитывала получить его комнату. Просто эта чужая женщина была таким редким по нынешним временам человеком…
– Других родственников не нашлось, что ли?! – вскоре после похорон осуждала Сашу и по смерти баба Тоня.
Пантелей глубокомысленно поддакивал ей:
– Гражданин начальник – какие у него родственники!
И оба старожила на этот раз были совершенно правы: других
* * *
Со дня смерти Саши минул год, а то и больше. Казалось бы, мне можно было бы о нем и забыть. Но каждый раз, когда я приезжаю на старую свою квартиру, мне становится непередаваемо больно и пусто на душе… Холодок случившейся в ней смерти еще играет вечно открытой форточкой нашей коммунальной кухни. Иногда я пытаюсь успокаивать себя: ну, кто мне этот Саша и что мне до него?! Но пустота и боль не отпускают меня. Все люди вместе и каждый из нас в отдельности принадлежат не только самим себе. Наша полная перипетий жизнь – есть крохотная частичка чьих-то других, чужих жизней, а их жизни – частицами нашей… Видит Бог – это так! Все мы в одной лодке. Будем же внимательны друг к другу…
Голова Олоферна
– Сегодня вечером идем к тете Инне! – неотвратимым приговором прозвучали для меня слова матери.
– Можно я останусь дома? – без всякой надежды взмолился я.
– Нет. Как мы тебя оставим? Газ, электричество. Всякое может случиться, ты еще мал.
Как мог, оттягивал. Придумал, что шорты велики, а красные колготки – девчачьи. Раскусили, нарядили. На улице выклянчил мороженое, а там и ситро. Смилостивились, купили. Съел, выпил по пути, медленно. Родители делали вид, что не замечают моей подавленности. Говоря о своем, тянули меня то за руки, то за ворот ветровки, как непослушного ослика. Дотянули.
Вошли в подъезд, как в камеру пыток. Пока лифт вез к «эшафоту», затошнило. Голова кружилась, ноги дрожали, слабели. Вывели, как под конвоем. Нажали на звонок. Прозвучал призывно. Я испуганно вздрогнул, а новый бледно-желтый дерматин, покрывающий дверь, усилил тошноту.
– Заждалась вас. Павлик, ты чего такой хмурый? Хочешь ситро? – как Кролик из мультфильма о Винни-Пухе, поправила очки тетя Инна.
Нескончаемый поток «вежливостей» еще больше закружил голову, которая была опущена и подбородком приросла к ключице. Только б не смотреть.
Дрожащими руками отрывал ботинки от онемевших ступней и хотел было слепым котенком прошмыгнуть в комнату, опустив голову, чтобы только не увидеть. (Oна висела в гостиной и из прихожей была всегда хорошо видна.) Но тетя Инна неожиданно твердо взяла меня за плечи, указательным пальцем подняла мой подбородок кверху, и мертвая голова скользнула по зрачкам. Я потерял сознание и упал…
– Джиудита! Как же ты красива, Джиудита. Эти бедра совершенны, как колонны храма Артемиды. Посчитал, милая, я желал тебя сегодня целых пять раз. Но это не приносит удовлетворения. Скорее, наоборот, отчаяние. Хочется большего. Когда любишь… всегда так… Хм… Забавно, твоя лодыжка в масле, а запястье в грунте. Неужели мольберт заменил нам ложе любви, Джиудита? – он смеялся, сидя в кресле, с почти уже допитым бокалом красного
– Говорят, этой весной будет сильное наводнение, – не слушая, с печалью в голосе сказала девушка, разглядывая большую беличью кисть.
– Кто опять распространяет эту чушь? Такое же, как всегда… – он поставил бокал на резной столик с улыбающимися по углам слониками. – Не бойся, милая, это все слухи. Мне говорили, что Венецию в этот раз укрепили достойно. Дубовые дамбы и все такое… В конце концов, уедем в Кастельфранко…
Слоники, казалось, поморщились.
– Да-а, достойно… – задумчиво протянула Джиудита и вдруг суетливо перекрестилась. – Вчера весь день читала Библию, молилась… Ответь, милый, почему я такая слабая? Не чета тем, что в Писании…
– Это все преувеличения, не бери в голову… По красоте никто из них не сравнится с тобой…
– Не эта красота меня волнует…
– Духа ли? – зло усмехнулся он.
– Почему ты всегда смеешься надо мной?
– Я? Ты не права. Просто ценю в тебе лишь то, что явно…
– Тело?
– И оно прекрасно, моя милая Джиудита. Бог свидетель, душа твоя под стать ему…
Девушка дунула на кисть и попудрила себе щеку:
– Помнишь ту вдову, которая отсекла голову персидскому злодею… Чтобы спасти народ свой…
– Ах, вот ты о чем! – оживился он, протягивая руку к недопитому вину. – Ну, да: «Я совершу дело, которое пронесется сынам рода нашего в роды родов». А я всегда втайне симпатизировал месопотамскому разорителю. К тому же, точно знаю, неправда все это, и Навуходоносор вышел победителем. Да и она ли то была? Предатель Ахиор, сдается мне… Интересно, сколько вина было выпито из иерусалимских погребов?
– Как ты можешь так зло шутить? – Джиудита раздраженно бросила кисть в медную чашу.
– Не слушай меня… Ты же знаешь, я всегда говорю в таком тоне. Это помогает мне сохранять чистоту ума. Прости безродного сироту.
Девушка подошла к окну, отодвинула рукой штору и прищурилась от утреннего солнца. По каналу, умело орудуя веслом, вел в сторону площади Сан-Марко свою десятки раз штопаную лодку пожилой гондольер в черном плаще. Он вдруг поднял голову и посмотрел Джиудите прямо в глаза. Что-то странное было в этом мимолетном взгляде – зловещее или злорадствующее, – что-то не присущее солнечному венецианскому лету. Правда, старик тут же простодушно улыбнулся, обнажив черные гнилушки зубов. Однако Джиудита отпрянула от окна, уткнулась лицом в штору и расплакалась.
– Что там? – он вскочил с кресла, опрокидывая бокал с вином.
– Так всегда… – девушка уставилась на расползавшуюся по полу красную лужицу. – Это потому, что мы обычные слабые существа. Нет в нас духа Божьего. Одни сомнения. И они ведут нас и руководят нами. Смотри, вино как кровь! – Она обреченно вздохнула. – Оттого и любая мелочь кажется трагедией. Ты вот картины пишешь… В тебе хоть что-то есть от Него. А я? Кто я и зачем?
– Молчи. Вино не виновато… Ты же знаешь, что все не так. – Он спрятал девушку большими руками, краем глаза провожая лодку со стариком. – Хотя, нет, говори… Вот именно, от Бога. Это не я пишу, Он водит моей рукой. Да и зыбко все… Иногда кажется, что если подпишу, хоть одну, Он оставит меня… Не бойся, это Карло, он привозит мне вино и сыр…