Голова Олоферна
Шрифт:
– Ну, положим, бьешь ты, Валера, в основном, женщин, да бедолаг маломощных, и то по пьяни, потому как у трезвого тебя кишка тонка… Но главное, что имею тебе сказать на будущее… Характеристику свою сраную, на верхней шконке сочиненную, ты на зоне будешь шестеркам да опущенным толкать, а мне, будь добр, отвечай четко на поставленный вопрос, и поменьше деепричастных оборотов. Где и с кем был, спрашиваю?
– Ну, ты, ладно, ладно, не серчай, начальник, – опешил Скомор. – Много где был в ту ночь…
– После того, как вы выпили, и Петров Саша ушел, ты остался с Кашкиным и Анучиным?
– Да,
– Где вы ее выпили?
– Где, где… У меня, разумеется, по случаю освобождения. Я ж, это… как его?.. С зоны…
– В каком часу это было?
– Бля, ну ты спросил! Откуда ж я помню? Ну, может, не знаю, двенадцать. Да, кажется двенадцать, чуть больше, может…
– Что же было потом? – внутренне Успенский начал нервничать.
– Потом?! Потом я пошел прогуляться, а они, наверное, потопали дальше пить.
– К себе?
– Этого я уж не знаю, даром предвидения не обладаю, – словно сбросив с плеч непосильную ношу, вымолвил Скоморохов. – Вот так-то все и было, майййор.
Но Успенский не унимался, тем более, что в последних словах собеседника он уловил стремление закончить разговор, а это означало, что сказано далеко не все. Надо было давить, потому как сам Валера для себя, видимо, решил, что свою дежурную сказку рассказал до конца. И хотя применять силу или брать на понт Сергей Юрьевич не очень-то любил, считая, что именно такие приемы, в итоге, и дискредитировали внутренние органы, ничего другого не оставалось. Он пренебрежительно глянул на уже расслабленного Скомора, усмехнулся и, бесцеремонно прикурив сигарету от взятого из его руки окурка, сказал:
– Ну, не знаешь, так не знаешь. Что ж с тобой делать? Может, у нас вспомнишь. Ты ж парень непредсказуемый. Собирайся, Валера, прокатимся на казенной машине. Посмотришь, где я работаю… Давай, давай, пять минут на сборы, маме скажи, чтобы не беспокоилась дня три…
Валера снова закурил, и закурил довольно-таки нервно, как будто это была одна из последних сигарет в его жизни. Округлившиеся глаза тупо смотрели в наполненную окурками пепельницу и, казалось, тщетно пытались отыскать там ответ на извечный дурацкий вопрос «что делать?». Но делать было нечего. Ехать в милицию решительно не хотелось, потому как опьяняющий воздух свободы еще не до конца расправил скукоженные в местах не столь отдаленных легкие. Немного поразмыслив, взвесив все «за» и «против», Скомор угрюмо процедил:
– Ладно, уговорил. Только уясни, майор, убивать кого-либо не по мне, тем более, одноклассников своих. Я, хоть человек и пропащий, но свой внутренний кодекс чести блюду и буду блюсти до гробовой доски…
– И давно? – ухмыльнулся Успенский.
– Что «давно»? – не понял Скоморохов.
– Блюдешь, говорю, кодекс чести давно?
В глазах Скомора на мгновение сверкнула злость, но он уже привычным усилием воли, привитым ему во многих тюрьмах и зонах, проглотил ее и, выдохнув остатки, ответил:
– Неважно. Чего конкретно хочешь знать?
– То-то! – встрепенулся Успенский и торопливо потушил сигарету. – Той ночью ты еще видел их, или, может, встречался с ними? Если да, то в какое время? Кстати, время советую
– Слушай, Сережа, мне не было и нет резона мочить своих одноклассников! – со слезой в голосе, побледнев, воскликнул Скомор.
– Твою мать, а?! – Успенский хлопнул себя по колену. – Ты прям, бля, как целка-переросток кочевряжишься. Не хочешь языком шевелить, тогда шевели культями, и поехали! Ты вроде решил… Тебя хрен разберешь!
– Ладно, ладно, – пробубнил Скомор. – Был я там в полтретьего и, конечно, видел их – развороченных… Только это не я сделал, не я, понимаешь?! Мне на хрен они не нужны… Мать их, не успеешь откинуться, как в обратку кто-нибудь ненароком подмажет…
– Зачем ты к ним зашел? – удовлетворенный ответом, спокойно спросил Успенский.
– Просто хотел догнаться, а денег у меня уже не было. Как теперь выясняется, к сожалению. Я, перед тем как к ним зайти, два часа сидел в игровых автоматах на Студенческой. Все просрал! Что же касается времени, то оттуда я выполз ровно в два часа. Там приемник тренькал без умолку, и тетка по нему промяукала, что, дескать, в нашем городе два нуль-нуль…
– А с чего ты взял, что в квартире оказался в половине третьего?
– Там на кухне, на холодильнике, будильник тикал, я автоматом и взглянул на него. А вообще, кретин я. Как с зоны пришел, так решил, что хватит минутки да часы отмерять – наотмерялся вдоволь. И закинул свои котлы куда подальше, они у меня знатные, со швейцарским механизмом… Да что теперь скулить…
– Насколько я могу судить, – продолжал допрос Успенский, – от игровых автоматов до дома Анучина максимум пять минут. Ты что ж, на пузе полчаса полз до него?
– Да не то чтобы на пузе, но вроде того, – осторожно улыбнулся Скомор. – А потом я ж эту – как ее? – Добрынину Натаху встретил, помнишь, может? Проболтали с ней, кошкой, маленько. Было о чем. Я с ее хахалем на тюрьме одной сидел, «дорогу» плели из шмотья палого. Поболтали, много чего припомнили, она, сладкая, к себе звала, а я, дурак, к этим потопал. С другой стороны, не по мне чужих баб мочалить в отсутствии мужа, вроде как крадешь неправильно… Она подтвердит, если че…
– Ну, ладно, положим, все так и было, как ты мне здесь напеваешь. Пришел ты, дверь открыта была?
– Ну да. Я вроде как кулачком постучал для приличия. Смотрю, никто не открывает, я и пнул ее ботинком со злости. Та, клятая, отворилась, ну, я и…
– Вошел?! – не дал ему договорить Успенский.
– Вошел, – удивленно ответил Скоморохов. – А как же по иному-то?
– А вот это я у тебя спросить хочу! Либо ты, дорогой, летать там у себя на зоне научился, либо опять дурочку гонишь!
Успенский чувствовал, что перебарщивает, но остановиться уже не мог. Такие эксклюзивы, как Валерий Скоморохов, понимали только кнут, а пряник, который им иногда, по своему малодушию, предлагали, воспринимали, как некую взятку. На нее же покупаться считалось непростительным грехом. Сергей Юрьевич решил, что до тех пор, пока его дотошный мозг в полной мере не поверит рассказанному, давление стоит продолжать, а уж со своей истерзанной совестью он после будет разбираться.