Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор
Шрифт:
Переправившись, путник слез, повернулся к ослу и сказал:
— Слушай, ту услугу, что ты мне сейчас оказал, ты оказал самому себе. Я не путник, а всесильный Рок. Я хожу по свету и определяю судьбы. Скажи мне, чего ты хочешь. Я все для тебя сделаю.
Осел облизнулся; ему было приятно, что он оказал услугу Року, но вопрос Рока вверг его в страшное затруднение, так как он не мог ничего придумать. Наконец ему пришла в голову чисто ослиная мысль:
— Исполни три моих желания: пусть меня хозяин лучше кормит, меньше бьет и меньше нагружает.
— Это пустяк, — сказал Рок, — я бы хотел сделать для тебя больше.
— Ну, коли так… — сказал осел. — Очень уж мне надоело быть ослом.
— Стань человеком, если хочешь.
— А ты можешь это сделать?
— А ты хочешь?
—
Услышав эти слова, Рок трижды прошептал что-то про себя, повертел рукой над головой осла и сказал:
— Да будет!
И осел стал человеком, которого автор этого рассказа еще во введении окрестил Максимом.
* * *
Максим направился в ближайший город, тщательно скрывая в пути тот факт, что вчера еще был ослом. Войдя в город, он остановился на перекрестке и стал думать, куда ему идти и что делать.
Мимо него проходят мужчины, женщины, дети. Один сгибается под тяжелым грузом, который несет на спине, другой идет легко и быстро; один спешит — видно, ему нужно скорее куда-то прийти, другой идет медленно — видно, ему не очень хочется идти туда, куда он направляется. Одни говорят шепотом, другие кричат; один что-то толкает перед собой, другой что-то тянет за собой, — каждый занят своим делом, перекресток кипит.
Не может Максим придумать, чем бы ему заняться. Наконец решает он пойти посмотреть, может, где какое дело приглянется. Идет, заглядывает в лавки. Видит, в одной торговец, склонился озабоченно над книгой, рука танцует по бумаге, губы шепчут какие-то цифры, а лоб вспотел.
«Нет, это не для меня, — думает Максим. — Разве сладишь с этими цифрами, тут нужно соображать».
Идет дальше и останавливается перед другой лавкой. Там мастеровой с черными от работы руками, в мокрой от пота рубашке бьет молотом, который, пожалуй, потяжелее вьючного седла, которое Максим носил еще вчера.
«Нет, это тоже не подходит, — думает Максим, — чем браться за такую работу, лучше бы мне ослом остаться».
Максим идет дальше, останавливается перед каким-то большим зданием, заглядывает в раскрытое окно и видит: за столом, заваленным бумагами, сидит человек; за ухом у него перо, перед ним чашка кофе, а в руке сигара; он потягивает кофе, выпускает изо рта кольца дыма, провожает их взглядом до потолка и весело смеется, если кольцо получается удачным.
— Скажите, пожалуйста, что делает этот человек? — спрашивает Максим какого-то прохожего.
— А то, что видишь!
— А что, у него ремесло такое?
— Да, — говорит прохожий.
— А как оно называется, это ремесло? — спрашивает Максим с любопытством, так как это занятие понравилось ему больше всего, что он видел до сих пор.
— Он чиновник.
— Хорошее ремесло! — вздыхает Максим.
Он входит в большое здание. Ему говорят, что это канцелярия окружной полицейской управы, и он просит, чтобы его принял начальник. Максим ждал до полудня, после полудня целых семь часов ждал, но так терпеливо, с таким истинно ослиным терпением, что даже стражники сжалились над ним и доложили о нем господину начальнику.
Войдя, он сперва мелет какую-то чепуху, а затем, с большим трудом подобрав слова, покорно, очень покорно, совершенно покорно просит о маленькой службишке.
Господин начальник, пожилой, но умный человек, смотрит на него через очки и протяжно произносит только одно слово:
— Однако!
Максим сгибается еще ниже, на глазах его выступают слезы, он хватает руку господина начальника и целует ее.
Господину начальнику это нравится. Он думает: «Видно, настоящий осел, но покорен, будет послушным и годным для всякого дела!»
И берет его на службу.
* * *
Максим самый старательный чиновник в канцелярии; трудится в поте лица своего, берется за любое дело и не стыдится никакой работы. А стоит господину начальнику позвонить, как он кидается со всех ног, обгоняет стражника и, еле переводя дыхание, становится вместе с ним у дверей
Нельзя сказать, что он грамотен (где уж ему), но и в этом он кое-чего достиг. Сначала он мучился из-за того, что не знал, с какой стороны нужно писать, а когда это постиг, то пришли новые мучения: пока напишет одно-два слова — половину листа изжует, а то так изомнет лист, на котором пишет, будто тот, прости меня, господи, бог знает для чего употреблялся. Сейчас дело идет лучше, хотя он и не знает еще, где нужна прописная, а где строчная буква, вместо точек ставит кляксы, но и это ему сходит с рук. Господина начальника раздражает только одно — Максим сильно стучит ногами, когда ходит по канцелярии, словно он до сих пор подкован. Но господин начальник не может на него сердиться, потому что, когда он за каким-нибудь делом вызывает Максима в кабинет, тот входит и, как только замечает на лакированных ботинках господина начальника пыль (все равно, есть она или нет), тотчас достает из кармана платок и смахивает ее, и господину начальнику волей-неволей приходится молчать.
Что бы ему ни поручили, он все делает шиворот-навыворот. Однажды господин начальник приказал Максиму арестовать кого-то за долги, а он арестовал кредитора вместо должника; он загубил все дела за 1863 год, наделав из бумаг змеев для детей господина начальника, он подшил документы из дела за 1867 год в дело за 1882 год и наоборот…
Какие бы документы ему ни давали, он все перепутает. Так, протоколы следствия над попом, венчавшим малолетних, он перемешал с актами о долгах некоего театрального общества. Следователь долго не мог разобраться в этом деле; то ли поп был членом театрального общества, а венчание малолетних — театральная постановка, то ли театральное общество задолжало попу. Однажды жалобу вдовы Анки об оскорблении ее чести он сунул в бумаги, в которых содержалась просьба сделать какие-то долговые записи в книге земельной собственности, и при чтении бумаг получалось, что требуется записать честь вдовы в книгу земельной собственности, да еще в первую очередь. В другой раз потребовалось дать комиссии дело о приведении в порядок одной улицы; читает комиссия дело, читает и вдруг наталкивается на заявление, подписанное всеми жителями этой улицы, в котором они просят власти выселить разводку Любицу «за непристойное поведение». Заявление поставило комиссию в страшное затруднение, и она разделилась на две партии. Меньшинство утверждало, что это еще одна причина для того, чтобы навести порядок на улице, а большинство с этим не было согласно. В конце концов комиссия выбрала из своего состава еще одну, более узкую комиссию, перед которой поставила задачу обследовать на месте и Любицу и улицу. После трехмесячного тщательного обследования на месте комиссия обнаруживает, что это заявление относится не к делу о приведении в порядок улицы, а скорее к делу о приведении в порядок морали Любицы. Все объясняется, и находится виновник. Господин начальник гневается и решает на этот раз сделать Максиму строгое внушение. Вызывает его.
— Максим, осел ты этакий! — сдержанно начинает господин начальник, стараясь в соответствии со своим высоким положением и в гневе не терять достоинства.
А Максим сразу ударяется в плач, целует руку господину начальнику, бежит к госпоже начальнице, чтобы и ей поцеловать ручку, делает для нее покупки в тот же день на базаре, и все обходится благополучно.
И не только в тот день, он вообще часто оказывает услуги госпоже начальнице. Сколько раз он выводил детей на прогулку, а когда гости, он и на кухне поможет; например, заколет поросенка, выпотрошит его и поворачивает на вертеле. Помогает он и в других делах: сломается стол или стул, он их тут же и починит; вино переливают, он бочки пропаривает; когда господин начальник переселяется, он бежит в новый дом, госпожа начальница отправляет вещи, а он их принимает и расставляет. Разумеется, ходит на базар, и не только за луком или капустой, а иной раз несет через весь базар и полное лукошко яиц. Над ним смеются, но это его совсем не задевает, он спокоен, так как уверен, что на совесть исполняет свой ослиный долг.