Головолапная
Шрифт:
Безумная, лохматая, босая, она, тем не менее, спешила к людям, хотя где-то в глубине рассудочного сознания кто-то всегда здравомыслящий, кого Гата знала с детства, ворчал, что ничего хорошего от людей не дождешься: они плохо отреагируют на явного неадеквата, и тебе, Агата, очень повезет, если они сейчас на тебя не отреагируют никак.
Проспект был пуст. На остановке — ни одного человека. Вдалеке на перекрестке гудели и шумели автомобили, но ни одному водителю не надо было проехаться в эту сторону. А ведь Гата, остановившись у пешеходного перехода, очень ждала какую-нибудь случайную машину.
Что
Надо позвать на помощь, надо, чтобы кто-нибудь вызвал милицию… полицию, чтобы поймали того чудовищного курьера, который напал на нее и превратил в чудовище. Он наверняка никуда не ушел, ведь прошло всего ничего времени…
Она не подумала, что от нее самой теперь люди шарахнутся — ведь у нее жуткие уродливые паучьи лапы торчат вместо волос.
Несознательная надежда на помощь сама понесла ее к супермаркету, заставляя обогнуть его со стороны пустой автомойки с самообслуживанием, и вывела на просторную стоянку, залитую летним солнцем. Автомобилей тут было немного.
Гата подошла к большим стеклянным дверям и остановилась в растерянности. Она то оглядывала стоянку, то оборачивалась к дверям, не зная, куда ей двигаться дальше.
Стоящая неподалеку красная машина открылась. Снизу двери водителя показалась полная нога в босоножке. А сверху вылезли коричневые с зазубринами и черными шерстинками длинные лапы. Шесть штук.
Гата прижалась вспотевшей спиной к стеклянной неподвижной части двери в магазин. Казалось, даже босые стопы покрылись липким, и теперь ей не сойти с этого места.
Покачивая тяжелыми лапами на голове, хозяйка красной машины захлопнула дверь. Пискнула сигнализация, женщина пошла к входу в супермаркет. Мимо ошалевшей Гаты совершенно спокойно и буднично прошагало страшилище с человечьими ногами, ругами и телом. Гате удалось рассмотреть лицо. Оно было словно у деревянной куклы-заготовки: коричневое с черными прожилками, лишь обозначены вытянутые и неясные черты, а там, где быть глазам и рту, собирается кругами черная короткая шерсть. Эти круги внимательно нацелились на Гату, словно бы женщина считала опасной для себя напуганную босую девицу и старалась не выпускать ее из вида.
Должно быть, тот курьер, разносчик проклятой пиццы, побывал у этой женщины до того, как поехать к Гате. И заразил ее тоже!
Застонав и зажмурившись, — не смотри на меня! не смотри! — Гата отступила и забилась в угол между стеклом двери и каменной стеной.
Разъехались двери, встречая покупательницу. Она задержалась немного на железной решетке перед входом. Лапы на ее голове зашуршали, будто под резким порывом ветра, схлестнулись друг с другом, сплетаясь в длинный пучок. Несколько осталось тянуться внутрь супермаркета, но большинство устремилось к Гате.
Что им надо? Простое любопытство? Или хотят ударить?
Гата перестала дышать.
— Такая молодая, а уже алкашка, — раздалось рядом сквозь сухой шелест лап.
Когда Гата осмелилась открыть глаза, женщина ушла. Двери магазина за ней медленно закрывались, изнутри доносились детские крики и неразборчивые голоса.
Ей стоило немалых усилий разогнуть сжатые от страха пальцы, унять дрожащие челюсти и сведенный судорогой живот.
Она успеет выяснить — и это главное.
2
Супермаркет встретил ее суетой муравейника. На посеревшей и затершейся плитке лежали пятна искусственного света, но две лампы в середине кассового ряда не работали. Словно двигатели машин, оказавшихся в одной пробке, хмуро гудели голоса покупателей, кассиров, работников торгового зала — эхо отражалось от белых стен с усиленным недовольством.
За тремя передвижными стойками мобильных операторов, предлагающих новые услуги связи, со скучающим видом сидели молодые девушки. Мимо их стоек прогуливался охранник, напротив каждой из девушек он замедлял шаг и приценивающе наклонял к плечу пучок темных паучьих лап.
Головы у него не было. И у девушек тоже.
Шелест копошащихся лап расползался по магазину, как растапливающееся масло на сковородке. Ссутулившись, как ожидающий удара, Гата медленно двинулась вдоль касс и пристально вглядывалась в ряды стеллажей в зале...
Повсюду лапы. Лапы ощупывали полки, выбирая товар. Лапы стелились по полу между стеллажами, как чудовищные тропинки. Лапы негодующе поднимались или вяло свисали с голов людей, которых оставалось определять только по одежде.
За кассовой зоной мальчик в синих шортах тянул за руку свою маму к холодильнику с мороженым. Одна коротенькая тонкая черная лапка, всего на два хрупких сустава, дрожа и покачиваясь, нацелилась на холодильник, напрягалась и пыталась достать до ручки. Но мама твердо увлекала мальчика в отдел бытовой химии, прочь от холодильника, и лапка тянулась зря.
— Хочу мороженого, — захныкал мальчик, когда они уже почти повернули в ряд со стиральными порошками; его черная лапка устало опустилась на кафельный пол, волочилась веревкой, но продолжала указывать на холодильник. — Купи мороженого.
— Тебе все только купи да купи, — заворчала мать.
Распахнув рот, Гата прошла еще немного вперед. Поравнялась с кассиршей, лапы которой тянулись в самый угол зала, к двери с зеленым символом, изображающим женскую фигуру — к туалету.
В отделе шоколада и конфет шла битва. Двое, очевидно муж и жена, схлестнувшись пучками своих лап, выясняли, какой шоколад им покупать. На голове жены устрашающе топорщились толстые и мощные лапы, каждая с десяток суставов, каждая вооружена острыми шипами, на конце каждой опасный крючок. Она наносила удары по мужу короткими меткими движениями и прикрикивала: «Ты вечно берешь всякую дрянь. В этом твоем молочном шоколаде нет ни молока, ни шоколада. Мы будем есть то, что выберу я!» Муж отвоевывал право на свое желание, словно боксер выставив узловатые лапы в защите перед головой: «Зато он мне нравится, а твои горькие шоколадки жрать невозможно. Ты сама ими давишься только потому, что Ленка сказала, будто горький шоколад — это престижно и показывает высокий вкус».