Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху)

Ромен Гари

— Я уверен, что все уладится, мисс Хедрикс. В нашем тяжелом климате эффект от перенесенного шока длится дольше по причине реверберации, это немного как миражи. Все страны Персидского залива подвержены досадному воздействию, которое оказывают на нервы жара и влажность, — я прежде всего имею в виду политику… Я руковожу туристическим агентством. Если вам что-нибудь потребуется…

Его рука скользнула внутрь пиджака, и на столик в изголовье кровати Стефани скользнула визитная карточка. Это был персонаж, у которого всякий жест

становился скользким.

Она повернулась к Массимо.

— Сколько тебе заплатили?

— Нет, но послушай… — сказал Массимо.

— Власти этой проклятой страны пытаются замять дело. Сколько тебе дали? Я, между прочим, имею право на половину.

Господин Бакири изобразил на лице обиду.

— Мисс Хедрикс, в нашей стране больше нет коррупции. Со всем этим покончено.

Именно тогда в ее мозгу вспыхнуло воспоминание, проблеск надежды, уверенности. Ее полароид.

— Думаю, от наших вещей ничего не осталось? У меня был фотоаппарат…

— Да нет же, осталось, — сказал господин Бакири, явно радуясь возможности услужить. — Самолет сгорел не полностью, и нам удалось спасти кое-какой багаж. Мы нашли ваш полароид и камеру господина Абдул-Хамида. Мы думали, что фотоаппарат принадлежит ему…

— Полароид был мой. Вы сможете мне его сюда доставить?

— Ну, разумеется, а как же! — воскликнул господин Бакири.

Запах роз, приторный, тяжелый и неотвязный, был невыносим. Она велела убрать их из палаты.

Полароид привезли во второй половине дня. Она его тут же открыла. Руки у нее дрожали.

Тогда, в пустыне, она положила снимки в замшевый кармашек внутри футляра. Все они были на месте.

Снимки были превосходные.

На них на всех был опаленный пожаром каркас «Дакоты» и ничего другого, если не считать величественного пейзажа вокруг.

Стефани схватилась за телефон и попросила соединить ее с консулом Соединенных Штатов.

Он якобы был в отъезде, а вице-консул якобы был болен.

В тот же день Стефани покинула клинику. Ее вещи поджидали ее в гостиничном номере, что было весьма любезно со стороны тех, кого она начинала называть «организаторами», особенно если вспомнить, что считалось, будто самолет сгорел. Хотя они, конечно, будут и дальше утверждать, что огонь не затронул багажного отделения. Даже ее сумочка была здесь, и когда она ее раскрыла, то первое, что она увидела, была визитная карточка: «Ахмед Алави, шелк, серебро, золото, драгоценности, поставщик Их Величеств имамов Хаддана с 1875 года. Подлинность гарантируется».

Что ж, вот и отправная точка. Стефани вышла из гостиницы и направилась в сторону базара.

9

Сгрудившиеся вокруг зеленой мечети лавки образовывали отдельный мир, замкнувшийся в себе самом, извилистый, искривленный, запутанный лабиринт, у которого, похоже, не было иной цели, кроме как завлекать

прохожего все дальше и дальше, не ведя его при этом никуда. Здесь царил неизбежный запах мяты и жареного сала, мирры и ладана; этот запах, родившийся в Вавилоне четыре тысячи лет тому назад, с тех пор питал своими многообещающими флюидами всю нищету Востока от Красного моря до дельты Ганга. Это было роскошное благовоние бедности.

Стефани обогнала вереницу ослов, нагруженных вонючими кожами, которые, по всей видимости, везли в красильный ряд, — и тут заметила, что за ней следят. Она принялась петлять в спутанном клубке улочек, но соглядатай неизменно держался позади нее. Это был европеец. Смутно напоминавший того военного-англичанина, в куртке цвета хаки с короткими рукавами… Она развернулась и пошла назад, но он тотчас исчез. Испарился. Может, она его никогда и не видела. Еще один приступ бреда…

Ибо, и в самом деле, не мог же светловолосый человек из каравана, подобравшего их в пустыне, находиться теперь здесь, на улочках Тевзы, в двадцати шагах позади нее…

А между тем это был он, она была в этом уверена. В Хаддане не могло быть двух светловолосых, стриженых ежиком голов, и двух таких шей.

У нее в ушах раздавались удары металла по металлу: сидя по-турецки перед своими лавками, ремесленники чеканили медь. Звон наполнял голову и вызывал панику.

Но не было никакой причины так волноваться. Никакой.

Если бы хадданские власти решили убрать ее как неудобного свидетеля, они бы не выбрали убийцу-европейца. И уж конечно не выбрали бы одного из тех людей, что спасли ее и Массимо…

Она выпила чашку кофе в одной из лавок и устроила себе суд совести. Стефани, девочка моя, почему ты всегда упряма как мул? Брось все, садись на первый же самолет, возвращайся в свой милый пентхауз на Манхеттене, к Живанши, Унгаро, Сен-Лорану, Ланвен… в своймир.

Как говорила одна из ее приятельниц, еще более закаленная, чем она: «Какого черта тебе это надо». Но был еще и Толстой, написавший: «Мир — ответственность каждого». Да и вообще, черт подери. Дело было даже не в этом. Это не было вопросом морали, справедливости, человеческого достоинства, идеализма.

Это был ее долг как женщины.Воспоминание о восхитительной стюардессе в изумрудном сари, ее нежном теле, которое засунули в кресло, и ее руках, что тянулись к лежавшей у ног голове… Да, это был долг женской солидарности.

Кто-то заплатит за это.

Стефани без особого труда нашла в квартале ювелиров лавку господина Алави. Она была больше остальных и, по всей видимости, куда более процветающей. Внутри никого не оказалось. Она пересекла помещение и вышла в облицованный плитами двор; посередине него безмятежно журчал фонтанчик, казалось, проговаривая одну за другой суры Корана.