Голубое марево
Шрифт:
— Тогда наливай.
— Верно, Тока. Но ведь нам в путь сейчас. А этак, так-то… не тяжеловато ли будет?
— Сколько лет у меня под рукой, а ума не набрался! — огорчился Токмет. — И на тое внука Омеке пить не будем, что ли? Неужто хотя бы пол-литру не осушим мы за здоровье только что пришедшего в мир советского гражданина? Или тебе жалко для меня этой водки?
— Побежден, Тока. На сей раз не серчайте уж на меня, — сказал Тлеукен, хихикая и качая своей маленькой, как у ящерицы, головой. Разлил водку поровну в две чашки, принесенные Аклимой, и
— На, Едиге, возьми кость, погрызи, — предложил Омирбек, нарезавший мясо. — А ты, Токмет, позвонком полакомься — закуской будет.
— И-и, свет ты мой!.. — глянула Аклима на Едиге, когда он принялся за еду. — В чужом доме живет и учится мальчик, разве ж он ест досыта? И-и, милый мой, ешь, не стесняйся. Доконает вас эта учеба. Погляди на себя — как былинка…
— Ну давай, хлобыстнем, — сказал Токмет.
— Покорен вашему приказу, сей момент, — отозвался Тлеукен. — Апа, дайте чашку холодной воды!
— Мясо ешьте, — сказал Омирбек.
— Это зимовье совсем вроде обветшало, — поглядел Тлеукен вокруг. — Вон матица-то как выгнулась. Как бы не сломалась в один прекрасный день.
Токмет тоже поглядел на потолок.
— И балки погнулись, едва держатся, — покачал он головой. — Износились. Летом починить надо.
— Когда обвалятся, вытащите наши кости, тогда и почините, — сказал Омирбек. — К чему пустые слова говорить? Сами-то вы в хорошем доме с голубой крышей живете, а нам… а нам и этого хватит. Ну, пока не остыло, ешьте мясо. Едиге, ты не гляди на них, ешь.
— Ешь, Едиге, ешь, — сказала Аклима.
— Апа! — позвал Тлеукен. — Вода ваша что-то больно холодная, не надо мне, отнесите обратно. — Он подмигнул ей. — Но только не вылейте, после нас гости выпьют.
— Ну, поехали! — поднял Токмет голову.
— Поехали, — сказал Тлеукен.
— Бисмилла…
— Иррахман, иррахим… [62]
— Прости их, всевышний, — подняла глаза к потолку Аклима.
— Бесового вашего деда в душу! — выругался Омирбек.
62
Милостивого, милосердного…
— Вкуса нет, — сказал Токмет, поднося к носу полную горсть мяса и нюхая его.
— И мне так кажется, — протянул к блюду руку Тлеукен.
— Чем больше пьешь, тем лучше идет, родимая.
— После четырех-пяти стаканов водой отдает, — подхватил Тлеукен.
— Ешьте, легче будет, — сказал Омирбек.
— Ешь, Едиге, — посмотрела на мальчика Аклима.
На улице послышался звонкий лай собаки. Тут же к нему прибавился другой — поглуше и пониже.
— Возьми, эй, возьми! — закричала Аклима.
— Ого! — сказал Омирбек. — Сильнее кричи. Тот волк, что твой голос услышал, во второй раз близко к нам не подходит.
Сучка на улице так и заливалась, не прерываясь ни на мгновение. Чувствовалось, что она не стоит на месте, а
— Снова пришел. — Омирбек вытер руки о салфетку, оперся о пол и встал. — И поесть не даст. Серый тут один с самой осени околачивается, вынюхивает, что бы урвать, но мы пока еще целы…
Накинув на себя купи, который лежал у него под локтем, он снял висевшее над порогом видавшее виды ружье шестнадцатого калибра и вышел. Спустя некоторое время раздался слабый бухающий звук. «Пороху мало», — подумал Едиге. Умолкшие было в момент выстрела, собаки теперь уже обе залились яростным возбужденным лаем и понеслись куда-то в сторону. Донесся подбадривающий крик побежавшего за ними Омирбека. Потом и лай, и человеческий голос вновь приблизились — и смолкли, будто их обрубили. Со скрипом открылась наружная дверь. Было слышно, как учащенно дышит Омирбек, как он обколачивает, стуча одной ногой о другую, снег с сапог.
— Ну как, попал? — спросил заметно протрезвевший Токмет, не успел Омирбек появиться в дверях.
— Если с каждым выстрелом попадать, волков в этих краях не останется. Лучше бы спросили, увидел ли я его! — Взобравшись к столу, Омирбек медленными движениями свернул купи и снова подложил его под локоть. — Пальнул, в общем, в ту сторону, куда собаки лаяли, а если б и увидел, то даже на расстоянии от тёра до двери не попал бы.
— Батюшки, да ведь легенды люди про вас рассказывают — дескать, отличный вы стрелок, — сказал Тлеукен.
— Не смейтесь, и ваш черед придет, — сказал Омирбек. — Думаете, такой уж я стрелок, раз ружье держу! Лишь бы зверя пугнуть.
— Но если все же повезет…
— Не повезет, — прервал его Омирбек. — Вместо свинца я туда конского навозу побольше наталкиваю. Так огнем из дула и полыхнет. Зверь увидит — в ту ночь больше не является. Только вот каждый-то день стрелять не будешь. Осенью сюда скупщик шкур Секербай приезжал, патронов и пороху у него было завались, так не продал, проклятый, — охотничьего билета, говорит, у тебя нету. Была у меня лисица, тымак себе хотел сделать — отдал задаром да еще и умолял на лишнюю горсточку пороха расщедриться. Как ни берег, а вот кончается. Был бы загон прочный, так не о чем бы и думать, а тут боюсь, как бы серый через крышу не залез. Только вот на собак наших и рассчитываем.
— Ничего, — сказал Токмет, — В будущем году переведу тебя на одну из новых зимовок.
— А сюда какого-нибудь другого беднягу воткнешь?
— И это зимовье будет починено.
— Починится, ага! — подхватил Тлеукен.
— Как будто я не слышал этих слов, — махнул рукой Омирбек. — И в прошлом году говорили то же. Облагодетельствовали, в общем.
— Ребята устали в дороге, не тронь их, — сказала Аклима. — Пусть мяса поедят.
— Сыты! — развел руками Тлеукен.
— Не идет что-то, — подтвердил Токмет.