Голубое марево
Шрифт:
— Мой день рождения…
— А что, за месяц вперед нельзя купить? Только вот плохо, что ты увидел. Теперь неинтересно.
Но Тулымхан что-то не очень поверил ей. Он потянулся к ботинкам рукой, чтобы рассмотреть эту обувь как следует, но Шарипа обняла его сзади.
— Нельзя, — сказала она. — Посмотришь, когда подарят.
И чуть ли не насильно впихнула его в ванную. Пустила воду из крана. Принесла все необходимое для мытья: мыло, мочалку. А затем снаружи подперла дверь не то старым тазом, не то табуреткой — чем-то, в общем, основательным.
— Убежишь еще, —
Тулымхан только делал вид, что моется, он лишь сполоснулся. Его грызли сомнения. Черные ботинки… Надо бы все-таки рассмотреть их. Но ботинок, когда он вышел, на месте не оказалось.
— Что ты ищешь? — спросила Шарипа, увидев, как Тулымхан роется в обувной полке, вынимая всю обувь подряд и заталкивая ее обратно.
— Да эти вот…
— Зачем они тебе?
— Рассмотреть хотел. Вроде бы ношеные…
— Новые, — ответствовала Шарипа. — Совершенно новехонькие. Сказала ведь, подожди до дня рождения. Тогда и дам.
— Они мне не нравятся, — сказал Тулымхан. — Какие-то… ну как… страшные какие-то.
— Ну, а я… нравлюсь?
Она все еще была не одета. По-прежнему безо всего под халатом. Она его застегнула на все пуговицы. Только самая нижняя оторвана. И полы халата расходятся. И видны ее гладкие белые бедра. У Тулымхана все поплыло в глазах от желания.
— Может, чай после попьем?
— Давай, — сказала жена. — Я ведь по тебе тоже соскучилась.
Не то осень, не то зима, точнее, ни то ни се — пора предзимья затянулась. Тулымхан с Найлей выходные дни стали теперь проводить дома. Пойти бы прогуляться, отдохнуть, но день холодный, промозглый. На салазках бы покататься, да на земле и снега-то нет. Ночью — ледяная корка, днем — слякоть. Шарипа тоже вся извелась, прислушиваясь к сводкам синоптиков. И когда наконец в один из вечеров накануне выходного крупными хлопьями повалил снег, все ему обрадовались.
Тулымхан взял санки, все лето простоявшие привязанными на балконе, почистил полозья, протер, даже веревку привязал новую — в общем, подготовился как надо.
Наутро, торопливо позавтракав, они с Найлей отправились за город. Шарипа проводила их до телефона-автомата у почтового отделения. Ей надо было позвонить какой-то женщине, подружке по работе.
Прогулка вышла прескверная. Слой снега оказался слишком тонким, А под ним — или застывший шишками лед, или просто окаменелая земля. В первый же раз, как санки попали на лед, они заскользили юзом, перевернулись, и Найля разбила себе нос. Дети часто падают. Поднимутся — и тут же снова включаются в игру, не успев и снег-то с себя стряхнуть. Тулымхан, оставшийся на горке, даже в ладоши захлопал и закричал что-то веселое, когда санки перевернулись. Но, увидев, с каким громким ревом встала дочурка, увидев лицо ее, все в крови, он испугался.
Кровь остановилась быстро. Найля перестала плакать. Все у нее вроде было в порядке — ни царапин, ни ушибов. Но тем не менее гулять дальше как-то сразу стало неинтересно. Тулымхан, ведя Найлю за руку
Он переступил порог квартиры — и недоуменно замер на месте. Кто-то невероятно громадный, горбоносый, в черной папахе, надвинутой на глаза, снимал в прихожей пальто. Тулымхан был до того ошарашен, что, забыв, как он только что самолично открывал дверь своим ключом, решил даже, что нечаянно попал в чужую квартиру. Незнакомец тоже опешил. Как снял один рукав, так и остался стоять с полуснятым пальто, выпучив на Тулымхана большущие круглые глаза.
— Вы… вы извините… я так… — сказал незнакомец, и сизые от бритья щеки его нервно задергались.
В это время из кухни выбежала Шарипа. Но выразить свое удивление она не успела. Найля, ровно ни на что не обратившая внимания и, как вошла, скинувшая в прихожей валенки и направившаяся было в комнату, увидев мать, расплакалась, вспомнив, видимо, как упала с санок и разбила себе нос.
— Что с ней? — испуганно уставилась на Тулымхана Шарипа.
— Ш-шанки упали, — проревела Найля, утыкаясь лицом в материн подол.
— А-а… ну ничего, ничего… — забормотала Шарипа, успевшая уже прийти в себя. — А ты чего стоишь? — обратилась она к Тулымхану уже по-русски. — К нам гость пришел. Почетный гость. Надо его в комнату пригласить. — И, не дожидаясь, пока муж сдвинется с места, раздела гостя сама. Тулымхан только тогда и заметил, что у незнакомца вместо левой руки культя. — Вот, Сурен Арамович, — сказала Шарипа, помещая длинное пальто гостя с каракулевым воротником на вешалку. — В такой вот конуре живем. Одна-единственная комнатенка. Восемнадцать квадратных метров. На кухню маленький стол едва влазит. Повернуться негде. Хорошо, что зашли. Ай, а познакомить-то вас я и забыла, — спохватилась она, качая головой и как-то напряженно смеясь. — Это мой муж. Зовут его Тулымхан. А это — Сурен Арамович Карапетян. Заместитель директора у нас. Проходите, Сурен Арамович. Найля, отойди-ка в сторонку, не путайся в ногах.
— Спасибо, — поблагодарил Сурен Арамович, улыбаясь, и лицо его сложилось складками. — Разуемся… грязно на улице-то…
Тулымхан невольно глянул на ноги гостя. Черные ботинки на толстой подошве с большими застежками… У него зашлось сердце. Те. Те самые. Он смотрел то на ноги гостя, то на жену.
— Где мои новые ботинки? — спросил он затем по-казахски.
Шарипа, кокетливо засмеявшись, покачала головой.
— Потерялись. — И снова перешла на русский: — Сурен Арамович, простите, подобные вопросы задают лишь женщины — где вы купили ваши ботинки?
— Где?
— Будьте добры, проходите.
Гость сел на диван. Следом за ним в комнату, как тень, проплелся и хозяин дома, Тулымхан. Но он не сел, встал посередине комнаты и стоял как вкопанный.
— Где, говорите? — машинально повторил вопрос Сурен Арамович. — Не знаю. Жена принесла.
— Жена!.. — подхватила Шарипа. — Ваша жена, должно быть, очень счастливая. Что ни принесет, вы все принимаете. А мой вот товарищ не такой. Принесла я ему ботинки — точь-в-точь как у вас. Не понравились. Не буду носить, говорит.