Голубое марево
Шрифт:
если отступим или свернем с прямого и честного пути.
Пусть никогда не исполнятся наши заветные мечты,
если зазнаемся, будем считать себя выше всех людей;
если утратим гордость души и силу, способную дерзать;
если хотя бы на день откажемся от поиска и познания истины;
если пожелаем творить без мук и труда;
если возжаждем легкой славы и ложного почета;
если опорочим в чем-либо совесть ученого и литератора.
И еще:
пусть со старым годом покинут нас все неудачи, несчастья, горести и недуги;
пусть
пусть останется веселье;
пусть останется вера;
пусть останется любовь — наша любовь друг к другу и любовь к самому дорогому для каждого из нас;
пусть прибавится у нас друзей;
пусть прибавится у нас врагов.
А в самом конце я желаю,
чтобы вы, мои самые близкие друзья, продолжали совершенствовать свои знания, чтобы, отправляясь в неизведанные для науки края, добились новых открытий и многое сделали на благо своего народа и всей страны. Надеюсь, и вы пожелаете мне того же…
— Ур-ра! — закричал Халел.
— Шампанское! Шампанское! — засуетился Кенжек.
Девушки вздохнули с явным облегчением, будто сами произнесли эту длинную речь, и захлопали.
Дуплетом выстрелили в потолок две бутылки шампанского.
Новый год…
Поднимая полные до краев стаканы, в которых весело играло и пенилось золотистое светлое вино, молодые люди чокались, звенели стеклом о стекло и чувствовали себя при этом так, словно и тело, и мысли — все у них обновилось, и они уже не те, что были минуту назад, когда ударили куранты, — перед каждым распахнулась иная жизнь, иная даль…
Потом снова были танцы… И нежное танго… Аргентинское танго…
19
— Уж слишком ты балуешь свою девчонку, — сказал Халел.
— Просто я ее люблю, — сказал Едиге.
— Он от нее без ума, — сказал Кенжек.
Было около двух. Они вышли в коридор покурить. Точнее, дымил своей громадной трубкой один Халел, его друзей эта пагуба миновала.
— Ты не понял, что я имел в виду, — продолжал Халел, пыхнув облаком густого сизого дыма.
— Почему же… Ты хотел сказать: «Учи ребенка с рожденья, жену…» [8] Я тоже так считал. Когда у меня были другие девушки. Опоздала, к примеру, на свидание минут на пять — и привет, счастливо оставаться, а я пошел… Нет, кроме шуток, я никогда их не ждал дольше пяти минут…
— Теперь понятно, почему ты до сих пор в холостяках, — сказал Кенжек.
Халел и Едиге расхохотались. Кенжек сообразил, что, целя в Едиге, попал в себя, и смущенно замолк.
— Все оттого, что не было любви, — сказал Халел.
8
Имеется в виду казахская поговорка: «Учи ребенка с рожденья, жену — со свадьбы».
— Верно, — кивнул Едиге, — я теперь тоже так думаю.
— А сейчас все наоборот, — сказал Халел.
— Тоже верно, — согласился Едиге. — Я бы любому ее капризу,
— Понимаю, — сказал Халел. — Но ты все-таки сдерживайся.
— Я привык поступать, как мне хочется, — сказал Едиге. — Воспитывался у бабушки с дедушкой, и вот результат… По-другому у меня не выходит.
— И зря, — сказал Халел.
— Каждый, кто любит, раб своей любимой, — не то сам сочинил, не то процитировал Кенжек.
— А вы думаете, я Заду не люблю? — сказал Халел. — Мы уже больше двух лет знакомы. И чувство мое осталось таким же, как в первый день… Фу, дьявол, слишком уж литературно выразился, правда, товарищ филолог?.. Но это и в самом деле так. Наверное, весной мы поженимся.
— А диссертация?.. — спросил Кенжек.
— Постараюсь до тех пор закончить, — сказал Халел. — Скоро в Москве должны появиться две мои статьи. Почти одновременно.
— Тогда тебе действительно можно жениться, — сказал Кенжек. — И я тоже, на тебя глядя, женюсь. Только бы вот с диссертацией наладилось…
— А тебе жениться нельзя, — сказал Халел, обращаясь к Едиге.
— Почему?
— Твоя девушка еще несовершеннолетняя, судить будут, — сказал Кенжек.
Все трое рассмеялись.
— Это верно, мы о женитьбе пока не думали, — признался Едиге. — Как-то забыли. У нас и разговора об этом не было…
— Наверное, говорили о чем-нибудь более существенном, — улыбнулся Халел. Он задрал подбородок вверх и выпустил изо рта одно за другим несколько колец дыма. Поднимаясь все выше, голубоватые кольца постепенно расплывались, таяли, теряя форму, пока не растворялись в воздухе под самым потолком. — Вы оба еще дети, — сказал он, помолчав. — Конечно, ты закончил университет, скоро тебе — кажется, в январе — исполнится двадцать три, еще пара лет пройдет — и ты лекции студентам станешь читать. Но она-то? Младенец, только-только открывший на мир глаза… Впрочем, не знаю, в ком из вас двоих больше детства.
— Я давно уже чувствую себя зрелым человеком, — возразил Едиге. — Даже пожилым, если хочешь. Иногда мне кажется, что я прожил тысячу лет…
— Снова преувеличение… И опять-таки — самое настоящее детство. Может быть, романтика в таком возрасте и хороша, только мы, физики, рано взрослеем…
— Что же ты мне посоветуешь как взрослый?
— Если бы я умел советовать, то не был бы тем, что есть. — Халел обнял Едиге одной рукой и похлопал по спине. — Я люблю тебя, как родного брата. Поверь, это правда, и не обижайся.
— Он не обиделся, — сказал Кенжек. — С чего бы ему обижаться?
— А что касается девушек… Тут уж, по русской поговорке, «всяк по-своему с ума сходит…». Поступай, как сердце подскажет. Это самое лучшее.
— Голова что-то побаливает. Хватил, видно, лишнего, — грустно сообщил Кенжек.
— Девушки чай готовят, сейчас подлечишься, — утешил друга Едиге.
— Дай-ка мне ключ от своей комнаты, пойду прилягу, — сказал Кенжек Халелу.
— Там наши пальто, мое и Зады.
— Боишься, закроюсь на ключ и засну? Тогда запри меня снаружи.