Голубое марево
Шрифт:
— Лучше ты сама выходи на улицу.
— Нет, — сказала она, — сейчас никак не смогу. Я сегодня дежурная, мне нужно сварить обед на всю комнату.
— Тогда пошли к нам, — предложил Едиге, пропустив мимо ушей ее последние слова. Ему хотелось в любом случае настоять на своем.
— Я стесняюсь Кенжека, — помедлив, призналась она.
Внутри у него снова все закипело.
— А в триста вторую ты захаживаешь и никого не стесняешься?..
Удар был жесток и точен — Едиге понял, что, пожалуй, переусердствовал… Удар пришелся прямо в лицо, он заметил, как оно передернулось, побелело, как она закусила губу и даже как
— Я… — Голос ее надломился. Каждое слово давалось ей с трудом. — Я… Из-за тебя…
— Я тоже… Тоже частенько ночую на стороне — из-за тебя!
Это была ложь, но произнес он ее с злорадным наслаждением.
— Почему?.. — Наверное, она не поняла, что он хотел сказать, вопрос ее прозвучал до крайности нелепо.
— Почему?.. А ты — почему?.. — Вот и я — по той же самой причине.
Он все же не повторил, не решился повторить, что «ночует на стороне». Но теперь она сообразила, что он имеет в виду. Сообразила, поняла — и вспыхнула, щеки ее запылали. Она отпрянула назад, соскользнула с подоконника, на котором до того полулежала, — наверное, встала на ноги. Но снаружи казалось, будто она неожиданно уменьшилась в росте или что подпорка, на которой она держалась, вылетела у нее из-под ног.
— Так что мы друг друга стоим, — сказал Едиге примирительно. — Две прорехи — одна заплатка. Что, если мы, как писали в старинных романах, соединимся вновь и рука об руку пройдем остаток жизненного пути?.. Я не шучу. Я официально делаю тебе предложение.
Он произнес последнюю фразу спокойно, вполне будничным тоном, как если бы приглашал знакомую девушку в кино. И, запрокинув голову, с холодным выражением лица уставился на окно, в ожидании немедленного ответа.
Несмотря на спокойствие, граничившее с надменностью, сердце его бешено колотилось. Он чувствовал, дальнейшие препирательства ни к чему не приведут, надо решить все разом.
Гульшат за время их короткой дружбы успела привыкнуть к выходкам Едиге, удивить ее было трудно. И все же она, вероятно, не поверила своим ушам. А поверив ушам, не поверила Едиге… Во всяком случае, голова ее скрылась за колыхнувшейся занавеской. С минуту ее не было видно. Потом она осторожно выглянула, как испуганная улитка из своего домика. Но едва лицо Гульшат появилось над подоконником и глаза растерянно встретились с глазами Едиге, как взгляд ее тут же скользнул в сторону и замер.
Едиге невольно обернулся. По тротуару, с желтым портфелем под мышкой, вышагивал Бердибек. Во второй руке нес он сетку-авоську, разбухшую, набитую кульками и свертками.
— Пардон, — сказал Едиге и жестом приподнял над головой несуществующую шляпу. — Хозяин явился. Когда подплывает пароход, лодки расступаются перед ним, давая дорогу… Я исчезаю.
Гульшат хотела что-то сказать, замешкалась, у нее слова, казалось, застряли в горле. Едиге вскинул руку и помахал ей:
— Гуд бай.
Он сам направился к Бердибеку, который, видимо, надеялся прошмыгнуть мимо, сделав вид, что ничего не заметил. Но Едиге преградил ему путь. Он поинтересовался, что у Бердибека в сетке, спросил, какие и где приобрел он спиртные припасы (он так и сказал, пощелкав пальцем по торчавшему среди пакетов горлышку: не «вино» или «водка», а «спиртные припасы»), затем осведомился, из какого магазина у Бердибека огурцы в маринаде, а также колбаса, и особенно дотошно
Стоял конец апреля, близились праздники. Едиге, впрочем, помнил только, что сегодня тридцатое число, остальное выскочило у него из головы. Он шел к профессору Бекмухамедову, чтобы решить вопрос, от которого зависела теперь вся его жизнь.
41
Дверь отворила светловолосая, неряшливо одетая женщина с бледным лицом, густо усеянным веснушками. Она была молода, но тело у нее раздалось, отяжелело, в движениях ощущалась медлительная степенность, как у пожилых байбише.
— Вы к Санжару? — Она окинула Едиге недоверчивым взглядом. — Его нет дома.
— Простите, я перепутал…
Дверь захлопнулась.
Он проверил номер квартиры. Никакой ошибки… Едиге спустился по лестнице, вышел во двор. Нет, и дом тот же, и тот же подъезд… Азь-ага переехал, и его квартиру заняли другие?.. Едиге вернулся и нерешительно надавил на пуговку звонка.
— Еще раз простите… Здесь Бекмухамедовы живут?
— Бекмухамедовы. — Опершись полным плечом о косяк, женщина смотрела на него с легкой усмешкой.
— А профессор дома?
— Так бы сразу и сказали. — Женщина отступила назад, освобождая дорогу. — Папа дома. Проходите… Азимхан Бекежанович, к вам! — крикнула она в сторону профессорского кабинета. Оставив Едиге в прихожей, она прошла на кухню, покачивая грузными бедрами. Наверное, беременна, — подумал Едиге. — Новая невестка…
Профессор восседал на широкой тахте, покрытой зеленой бархатной накидкой, и читал газету. Ноги у него были подвернуты по-турецки, плечи согревала шаль из мягкого козьего пуха.
Судя по выражению лица, Азь-ага был чем-то необычайно обрадован.
— Вот, пожалуйста, — отвечая на приветствие, он протянул Едиге развернутую газету и с торжествующим лицом потряс ею. — Я-всегда говорил: из этого джигита выйдет толк! Мать дороги — копыта, мать науки — поиск. Так-то, сынок, лишь тот, кто работает, не жалея сил, добьется в науке успеха. Видишь, и Бакен… Хотя ты, кажется, еще не прочел, возьми-ка газету да присядь за стол…
Едиге без особой охоты подчинился. Продолжая стоять, он бросил на указанную статью довольно равнодушный взгляд. И тут же колени его дрогнули, он почувствовал в ногах противную слабость и не сел, а рухнул на тахту, едва не задев при этом профессора.
Ему хватило пяти минут, чтобы пробежать статью до конца. Пробежать и вернуться к началу…
— Я знал, что по части теоретической подготовки он слабоват, — говорил между тем Азь-ага, удовлетворенно потирая ладони. — Знал и советовал — читай побольше, ищи, ищи… И что же? Он обогнал, казалось бы, куда более способных…
— Потрясающе!.. — вырвалось у ошеломленного Едиге.
— Важное открытие, — согласился профессор, на свой лад истолковав восклицание Едиге. — Очень, очень важное открытие!..