Голубой бриллиант (Сборник)
Шрифт:
зол выбирают наименьшее.
– Для меня самое большое зло - покинуть Родину.
300
"В таком случае придется мне ехать с Любочкой", -
подумал Евгений в сердцах. Непреклонность Тани начинала
его бесить, но он сдерживал себя, памятуя о предстоящей
встрече с Яровым. В то же время решил бессловесно
выложить свою обиду: начал стелить себе на диване в
гостиной. Таня спросила:
– Ты примешь душ?
– Нет, - буркнул он обиженно.
– Я
говорится, от родных могил, даже если ты материально
обеспечен. Врач из нашей поликлиники уехала в Израиль и,
представь себе, вернулась. Не могу, говорит, привыкнуть, где
все чужое. А если уж евреи бегут со своей исторической
родины, то как же русским жить вне России?
– Этими словами
Таня хотела смягчить раздражение мужа. Но он оставался
непреклонным:
– Твой пример ничего не доказывает. Евреи
возвращаются в Россию, а таких считанные единицы, не из
ностальгии, а по причине двойного гражданства. Они свили
свои гнезда в Израиле и не хотят оставлять в России. Это одна
причина. Хотят быть и здесь и там, снуют, как челноки. А
другая состоит в том, что власть в сегодняшней России
принадлежит евреям. Они захватили все теплые места и без
зазрения совести грабят страну. Я-то вижу, знаю. Яровому,
пока правит Ельцин, незачем куда-то уезжать. А рухнет
Ельцин, и Анатолий Натанович махнет за океан. Там он
заготовил себе уютное гнездышко, и никакая ностальгия его не
доймет.
– А ты не считаешь, что добровольная эмиграция - это
измена?
– Кому?
– нахохлился Евгений.
– Родине.
– Да что это за родина, в которой сплошной бардак и
идиотизм?
– кипятился он.
– Родина не виновата, - спокойно сказала Таня. -
Виноваты предатели, обманом захватившие власть.
Предатели не долговечны, а Пушкин и Чайковский - навсегда с
Россией.
Евгений кисло поморщился, махнул рукой, мол, что с
тобой спорить, и продолжал стелить на диване.
Таня решила не затевать дискуссию. Она приняла ванну
и ушла в спальню. В комнате было душно, и она сбросила
одеяло и легко прикрыла простыней обнаженное тело, как это
301
обычно делала лет пять тому назад до того, как Евгений взял
дурную привычку рассердившись спать в гостиной на диване.
Свет она не стала выключать, поджидая Евгения. Она хотела
сегодня его. Томительно и обидно тянулись минуты ожидания.
Ее подмывало позвать его, но гордость не позволяла подать
голос. Тогда она встала и вышла в гостиную, чтоб взять газеты,
которые принес Василий Иванович. В гостиной света не было:
Евгений
февральский номер "Правды" и обратила внимание на "Стихи
из тюрьмы" Ивана Кучерова, белорусского поэта, томящегося в
фашистских застенках "суверенной" Литвы. Прочла:
Моя кроткая Родина,
Край ясноокий!
Что за лихо с тобой приключилось, стряслось?
Белиной опоили свои лжепророки
Да и недруг заморский отравы поднес.
Над тобой надругались безродные каты
И позором горят поцелуи иуд...
Запылали окрест сыновей твоих хаты,
И тебя, как рабыню, на рынок, ведут...
От этих строк защемило сердце. Подобные стихи,
написанные кровью и болью, она уже встречала в журналах
"Молодая гвардия" и "Наш современник" и теперь видела в
принесенных отцом патриотических газетах. Борис Примеров в
газете "Завтра" молился:
Боже, помилуй нас в горькие дни!
Боже, Советскую власть сохрани!
Боже, Советский Союз нам верни!
Боже, державу былую верни!
Валентин Сорокин в той же газете писал:
Стонет русская земля:
Банда стала у руля.
Неужель ее не сбросит
Пролетарий с корабля.
Подумала: какой яркий всплеск кроваво-огненной поэзии
вызвал стон русской земли! Сколько родилось могучших
талантов в страшное лихолетье Руси! Дать все это прочесть
Евгению. Бесполезно: его не тронут эти строки, поморщится и
изречет: "Коммунистические агитки". И это будут не его, чужие
слова, вдолбленные в его голову "демократической" машиной
зомбирования. Он не поймет, потому что не хочет понять. Она
вспоминала его восторг, когда он отвечал на вопрос знакомых:
"Как живет?" - "Все прекрасно!" И глаза его сверкали азартом
302
торжества и самодовольства. "Мне нет дела до других, каждый
заботится и думает сам за себя! У каждого свой выбор. Это и
есть свобода!" Спорить с ним не было смысла, его не