Голубой бриллиант (Сборник)
Шрифт:
дьявольская смута. Вспомнила Таня, как месяц тому назад ее
вызвали Борщевы: у Петра Егоровича сердечный приступ,
перебои пульса, аритмия. Анастасия Михайловна свой диагноз
ему поставила: "От недоедания эти хвори у него. Вишь, как
истощал, кости да кожа". - "Но вы в магазины ходите?" -
сорвался у Тани глупый вопрос, которого она тут же
устыдилась. И старуха ответила с иронией: "А то как же? Хожу.
Будто в музей: посмотрю на
снеди, постою, надышусь до головокружения, с тем и домой
ворочусь. А дома, чтоб отвлечь себя от тех витрин, притупить
голод, телевизор включу. А по телевизору, как нарочно, гладкий
мужик красную икру жрет, а она по бороде его так и
скатывается. А там стол показывают, уставленный всякими
яствами. Все дразнят, издеваются над голодным народом".
Таня вспомнила потрясшую ее картину в подземном
переходе возле метро. Ухоженная девица-продавщица возле
огромной кущи пышных роз и каллов, а напротив замызганное
истощенное существо лет пяти от роду сидит на каменном
полу, поджав в лохмотья ножки и держит обрывок картона, на
котором неровным почерком начертано: "Я есть хочу!.." Рядом
с ней бумажная коробочка, в которой топорщатся две синих
292
сторублевых купюры. А мимо течет поток людей, разных, и
таких же нищих, и богатых, бросают скользящие взгляды, либо
вообще не замечают и спешат, спешат куда-то, и только двое
бросили измятые купюры. Таня достала бумажку в пять тысяч,
опустила в коробочку, ощутив какую-то неловкость или стыд.
Больно язвил этот нелепый, совершенно дикий, какой-то
нарочито неестественный, неуместный контраст дорогих
цветов и голодного изможденного ребенка, и ей подумалось,
что это и есть символ сегодняшней России, растерзанной,
изнасилованной и ограбленной небывалым, неведомым в
истории мира предательством.
С этой щемящей душу мыслью Таня поднялась на третий
этаж и направилась к квартире своих пациентов Борщевых.
Дверь в квартиру была приоткрыта, и несколько пожилых
людей молча толпились в прихожей. По их скорбным лицам
Таня почувствовала беду. Кто-то вполголоса сумрачно
произнес:
– Опоздал доктор.
Да, помочь она уже не могла: Петр Егорович был мертв.
А на нее устремили вопросительные взгляды соседи,
ожидающие каких-то магических действий, и растерянные,
заплаканные глаза Анастасии Михайловны.
– Отошел, отмучился, - говорила она негромким слабым
голосом.
– Наказал не давать телеграммы сыну, чтоб, значит,
на
возьмет. А похоронить тоже миллион. А где ж его взять?
– Да-а, и жисть горька и смерть не сладка, - произнес
пожилой мужчина - сосед.
– Все терпел, не жаловался особенно, - продолжала
Анастасия Михайловна. - Только когда совсем стало плохо,
попросил вызвать Татьяну Васильевну.
Таня сделала все, что в таких случаях от нее
требовалось, выдала свидетельство о смерти, затем,
уединившись с овдовевшей, теряющей самообладание
старухой, достала из сумочки деньги и, не считая их, все, до
последнего рубля, отдала Анастасии Михайловне.
– Это вам на похороны. И примите мое искреннее
соболезнование.
Она обняла несчастную, растроганную вниманием
старуху и, с трудом сдерживая слезы, ушла. Она знала: в
кошельке было около ста тысяч рублей, а похороны сейчас
стоят в десять раз дороже. Больше она не могла. И об этих ста
тысячах, подаренных на похороны, она скажет Евгению. Едва
293
ли это ему понравится, но он промолчит, а возможно, даже
одобрит. Он не знает счет деньгам.
Домой пришла усталая, подавленная. Решила слегка
перекусить. Большой холодильник был полон разных
продуктов. Таня отрезала кусочек осетрины, но есть не стала:
вспомнила рассказ Анастасии Михайловны о магазине-музее и
о витринах, полных продуктов, при виде которых кружится
голова, и аппетит пропал.
Выпила чашечку кофе и, облачась в халат, включила
телевизор. По одному каналу шел фильм "Ночь со Сталиным" -
гаденькая карикатура, бездарная и пошлая, рассчитанная на
недоразвитых и доверчивых гоев, не способных
самостоятельно мыслить. С брезгливостью она нажала на
клавиш и сменила канал. Там шел тоже фильм - об Иисусе
Христе. Дешевая инсценировка на библейский сюжет, в
которой Таню поразила одна существенная деталь: Иуда был
изображен негром. Все пророки-иудеи белые, и только Иуда
черный. "Боже мой, очередная сионистская стрепня,
фальсификация, - возмутилась Таня. - Школьнику известно,
что Иуда, как и остальные ученики Христа, был иудеем, значит,
как и они, белым. Но он был предателем, он стал символом
предательства. А разве может еврей быть предателем? По
мнению сионистов - ни в коем случае. И авторы фильма,
очевидно, евреи, сделали Иуду негром. Цинизм? Да, цинизм и