Голубой бриллиант (Сборник)
Шрифт:
до которых Анатолий Натанович был большой охотник. Но
Таня была редким, "реликтовым" исключением: на нее он имел
особые виды и строил не столько сложные, сколько коварные
замыслы и планы. В отношении женщин Яровой был
романтик: он создавал в своем воображении идеал и шел к
нему напролом, добивался своей цели любым путем. Свои
желания он ставил превыше всего, и для их удовлетворения не
признавал никаких преград, особенно, когда
"слабого пола", к которому он всегда пылал ненасытной
страстью. Для достижения цели он не скупился (впрочем, тут
не было проблем при его-то капиталах), был всегда
размашисто щедр и не только на обещания.
– Вы, Танечка, - позвольте мне вас так называть, -
наконец нашелся он, - не знаете себя, не догадываетесь, чего
вы стоите. Да, да, и пожалуйста, не возражайте.
– Она и не
думала возражать, ее начал забавлять его грубый и довольно
примитивный панегирик. Хотя резкий переход на "Танечка"
покоробил. А он продолжал: - Скажу вам откровенно: вы
неправильно устроили свою жизнь. Вы достойны гораздо
лучшего, и Евгений прав, я с ним согласен: вам надо оставить
службу в поликлинике, и прислуга и повар вам тоже не лишни.
Я понимаю вашу скромность, но вы заслуживаете гораздо
большего, вы великая женщина, в вас редкое сочетание
309
внешней прелести и внутренней красоты. Не сочтите за
банальность, но такой бриллиант требует соответствующей
оправы, как гениальная картина требует шикарной рамы.
Он умолк, не сводя с Тани пронзительного взгляда, и она
решила воспользоваться паузой, сохраняя все тот же
иронический тон:
– Насчет картин позвольте мне с вами не согласиться:
никакая шикарная рама не способна возвеличить бездарную
картину, так же, как и простенькая, скромная рама не может
затмить шедевр. Я вспоминаю рамы художников-
передвижников.
– Легкая улыбка сверкнула в ее насмешливых
глазах.
– Что же касается жизни и ее устройства, то это вопрос
сложный и не всегда от нас зависящий. Демократы, к которым
вы очевидно относитесь, устроили для большинства народа
невыносимую жизнь. Я согласна с вами, что мы живем в
состоянии временного, проходящего.
– Извините, я вас перебью: вы сказали о невыносимой
жизни для большинства народа, и, как правильно сейчас
заметили, это временное явление. Но вы-то, Танечка, не
большинство. Вы избранное, при том вы лично редчайшее
меньшинство. Вы не должны об этом забывать. Вас природа
создала такой, редкостной, неповторимой. Вы
хором, дворцов, а не этой, извините, халупы, напичканной
добротными предметами. Такой диссонанс, что дальше
некуда. Вот у вас шикарная чешская люстра. Но ей здесь
тесно. Она не смотрится, она задыхается и вопит! И вы
задыхаетесь, только не хотите в этом признаться. И Евгений не
желает создать другую, достойную вас... - он хотел сказать
"жизнь", но, сделав паузу, произнес: - обстановку.
Он вцепился в нее алчущим взглядом, глазами раздевал
ее, разгоряченным воображением представлял ее в своих
объятиях, умную, нежную, страстную. А она никак не хотела
отвечать на его определенный, недвусмысленный взгляд и по-
прежнему оставалась холодно-ироничной, недоступной.
– Вы смотрите на меня так, словно хотите сказать: "На
чужой кровать рот не разевать", - попытался он сострить.
– Говорят "на чужой каравай", - поправила Таня.
– А это моя редакция.
– Евгений не может создать достойную жизнь для
большинства народа, для которого демократы создали
недостойную жизнь, - заговорила она с умыслом обострить
разговор.
Он понял ее:
310
– Это камешек в мой огород, не так ли?
– А вы - демократ?
– ненужно спросила Таня.
– Да, я демократ, и этим горжусь. А вы разве?
– Избави Бог, - быстро открестилась она.
– Так кто же вы? Патриотка?
– Поскольку общество наше делится на демократов и
патриотов, то я - патриотка.
– Красно-коричневая?
– весело заулыбался он.
– В этих цветах я не разбираюсь. Я люблю свой народ,
свою страну, ее историю и ни на какую другую ее не променяю.
Ее слова похоже его покоробили - он кисло поморщился
и взял бутылку с шампанским.
– Мы как-то сбились на политику. - сказал он и стал
открывать, бутылку.
– Это потому, что на сухую. У меня во рту
пересохло. Я хочу этот первый бокал выпить с вами вдвоем и
без свидетелей. За ваше очарование, за красоту, которую я
встретил, возможно, впервые за последние двадцать лет,
встретил случайно и был сражен, за ваше счастье, которого вы
достойны, за будущее. - Он дотронулся своим искристым
бокалом до ее бокала, хрусталь высек приятный звон. Он
выпил лихо и до дна. А Таня лишь пригубила и поставила свой
бокал на стол, заметив:
– А как же "Амаретто"?
– Да сколько можно ждать, когда стол накрыт, как сказал