Голубой бриллиант (Сборник)
Шрифт:
скрывать свои чувства, слушавший собеседника, как правило,
скромно и вежливо, сегодня он не смог подавить в себе вулкан
мыслей и чувств. Якубенко слушал его даже с некоторым
удивлением, но в тоже время глядел на него поощрительно.
– Завидую твоему оптимизму, Алеша, а что касается
прорабов, то они держат свои воздушные лайнеры на
взлетных полосах и "мерседесы" с заведенными моторами и
направленными в сторону Риги. Это на
пилоты. Они же не круглые идиоты и понимают, что за свои
преступления перед народом придется отвечать. И по самой
высшей шкале, как предатели. За смерть умерших от голода
ветеранов войны и неродившихся младенцев, за страдание и
слезы доведенных до отчаяния матерей, не знающих, чем
накормить и во что одеть своих детей. Все эти институтские
теоретики, сопливые юнцы, далекие от народа и ненавидящие
простого человека, все эти бурбулисы, гайдары, шахраи так
называемые русско-язычные совсем не случайно оказались у
руля России в смертный час ее. Эта ельцинская команда
могильщиков рекомендована ему главным архитектором
перестройки. Сам Ельцин просто прораб, бестолковый,
некомпетентный, но с претензией на мессию. Он смешон, но
66
сам этого никогда не поймет, как не поймет и то, что его
подручные - несмываемый позор России. Такого позора
русская история не знала. Многие топтали русскую землю:
шведы и ордынцы, немцы и французы. А эти, тель-авивские,
топчут душу народа. Такого не было. - Он стоял посреди
комнаты могучим исполином, и трудно было поверить в его
семьдесят лет, разъяренный и суровый, и Алексею Петровичу
казалось, что его фронтовой друг и командир, строгий и
справедливый во всем, умеющий подавлять в себе
взрывоопасные эмоции, вдруг выплеснул свои чувства и
мысли. Такое он себе очень редко позволял. Он никогда не
терял контроль над собой, имея здоровые нервы. А тут
допекли. Иванов всегда испытывал его силу и обаяние,
убежденность, которую не удалось поколебать в нередких
между ними спорами, но споры эти никак не отражались на их
многолетней дружбе. Оба они жили надеждой на скорые
перемены к лучшему, и генералу иной раз казалось, что их
надежда безумная, потому что вызывала тень гражданской
войны. А что такое война, они познали не только из кино и
телехроники в Югославии, но и пролив собственную кровь.
После долгой паузы, образовавшей как-то сразу вдруг
необычную напряженную тишину, Якубенко словно
размягчился и проговорил негромким
– Вообще я сплю без сновидений. А сегодня видел
странный сон: якобы идут по Тверской в сторону Кремля
колонны рабочих "ЗИЛа", "Красного пролетариата", "Борца",
несут транспаранты, красные знамена, поют "Вставай, страна
огромная, вставай на смертный бой, с фашистской силой
темною..." И так зримо, явственно, ну, как в действительности.
И рядом со мной какая-то женщина, как будто даже знакомая,
обращается ко мне: "Почему с фашистской? Надо с
сионистской!" Я ничего ей не ответил, только вижу теперь, что
колонна эта идет по улице Королева мимо Останкинской
телебашни. И женщина эта указывает на башню-шприц и с
ужасом кричит: "Смотрите, смотрите, она падает!" Я смотрю и
вижу - башня падает на колонну, а люди то ли не слышат и не
видят, что она их сейчас раздавит. Все идут и идут, и все
громче звучит суровая песня-набат "Вставай, страна
огромная..." Я проснулся, открыл глаза, и уже не во сне, а
наяву продолжаю слушать песню, которая поднимала нас в
атаку и окрыляла. И знаешь - я почувствовал в себе какую-то
силу и надежду. Да, да - надежду, что сегодня кажется
67
неправдоподобной, несбыточной. К чему бы это вдруг такое? К
чему бы это?
– Не знаю. Меня сновидения преследуют постоянно. Я к
ним привык, - ответил Иванов.
– Хотя в них кроется какая-то
великая тайна, которую человеку, науке, в обозримом будущем
не удастся разгадать.
– Говорят, бывают вещие сны.
– Бывают, - сказал Иванов, прищурив глаза, в которых
уже угасло недавнее ожесточение. Взгляд его потеплел.
– Сам
испытал. Однажды в Восточной Пруссии - это было уже в
конце войны, когда ты ушел на дивизию, - мы должны были на
рассвете брать небольшой немецкий городок. Названия его я
уже не помню. Ночью перед боем нам удалось накоротке
прикорнуть. Не знаю, сколько я спал, может, час, а может,
больше. И вот вижу сон: город, который мы должны взять и в
котором я, конечно, никогда не был. Так вот вижу, будто мы
ворвались в этот город, а на площади, совершенно пустой,
стоит их кирха, ну по-нашему церковь, а на ней - скульптура
распятого Христа. До этого мне не приходилось встречать ни в
Пруссии, ни в других местах подобной церкви и чтоб со
скульптурой. Утром мы ворвались в этот город. И что я вижу: в