Гончаров и убийца в поезде

Петров Михаил

– В туалет не подсматривай, нехорошо. Женщины жалуются. А вы человек интеллигентный. Жена есть. Нехорошо. Штрафовать будем.

– Да что вы!
– заявил я горячо о своей порядочности и предложил махонькую.

– Не пью, - высокомерно ответил проводник и, забрав мой билет, важно удалился.

А Константин Иванович Гончаров, ваш покорный слуга, еще раз ударив "Морозоффа" под дых, приготовился отойти ко сну.

– Зайчик, а ты далеко путь держишь?
– нескромно поинтересовался я, уже укладываясь.

– Далеко!
–

был короток недовольный ответ.
– В таком случае - спокойной ночи.

Я засыпал, и в светлой моей голове уже звучала светлая музыка Грига. Осенние скрипки тягуче пели, раскручивая тему, и ненавязчиво-серебристо выстукивали акценты ударники. И всю эту прелесть вдруг прервал грохот отодвигаемой двери. Откинув землисто-грязную сиротскую простыню, я враждебно глянул на вошедших. Их было двое. Короткие стрижки, круглые щекастые рожи на коротких бритых шеях. Тупые холодные глаза серо-стального цвета. Равнодушные и безликие, как инкубаторские цыплята.

– Извиняюсь!
– словно скомандовал один.
– Сюда женщина не заходила?

– Женщина?
– сразу закосил и закосел я.
– Братаны, да если б она зашла, отсюда бы уже не вышла. От меня, Ивана Смирнова, ни одна баба не уйдет! Да я их...

– Пойдем, Валера, он в ауте.

– Не-е-а, братаны, садись, "Морозоффа" будем пить.
– Я пьяно приподнимался, не очень, кстати, и подыгрывая.

– Пойдем.

– Обижаете!

Презрительно резанув меня свинцовыми глазами, супермальчики удалились, а я понял, что очень и очень хотят они ту самую мышку, что сейчас, наверное, от страха описалась подо мной. И проводник, и билет тут ни при чем. Это не зайчиха, а какая-то более лакомая и желанная для приходивших мальчиков дичь.

– Ну как ты там?

Молчание. Я постучал по диванному ящику. В ответ она что-то царапнула и зашипела:

– Тихо!

– Отдыхай.
– Я поудобней устроился, надеясь дослушать песню Сольвейг, но стук колес замедлялся, предвещая остановку. А в стоящем поезде какой же сон? Одно расстройство.

В окно уже наплывали первые домики большой станции.

– Пойду на перрон выйду, разомнусь, - сообщил я поддиванной девке.

– Не надо, не ходите, - прошипела она испуганно и страстно, а поезд подползал к вокзалу, на фронтоне которого крупными буквами было объявлено название крупного города.

– Что же, я тебя еще и сторожить буду, мышь белая?

Поезд остановился, и ответ послышался явственней:

– Пожалуйста, я заплачу!

– Натурой?

Она замолчала, очевидно обдумывая выгодность сделки.

Взвесив все "за" и "против", снова зашипела, соглашаясь:

– Хорошо. Не уходите только.

– А когда?
– резвился я.

– Ночью.

– А вдруг попутчики будут?

– В тамбуре!

– Уже приходилось?
– накалял я диалог.

– Нет, но попробую. Да замолчите вы!

Подумав, что довольно-таки непорядочно развлекаться, воспользовавшись чьей-то

бедой, я прервал разговор и вытянулся на диванчике. Поезд стоял минут пятнадцать, и я с радостью отмечал, что от спутников Бог миловал, если, конечно, не считать низлежащей дамы.

Поезд тронулся, и они вошли. Высокая красивая брюнетка, грудастая и властная, как Клеопатра. Она холодно оглядела персону Константина Ивановича Гончарова, то бишь мою, и спросила плешивого верзилу с кобурой под мышкой:

– Это кто?

– Не знаю.

– Покиньте купе, - сказала она уже мне. Наверное, таким тоном Салтычиха разговаривала со своей челядью.

Я промолчал, гася злость и недоумение.

– Убирайтесь отсюда, - невежливо повторила Клеопатра.
– Вон из купе.

– Сама пошла...
– приветливо посоветовал я.

Стало видно, как брюнетка бледнеет.

– Алексей, вышвырни его, - сдерживаясь, спокойно приказала она и села напротив.

Плешивый верзила нерешительно протянул ко мне загребущую длань, надеясь выдернуть из купе неудобный объект за волосы, но правую ногу я уже высвободил, и она вольготно и радостно жахнула верзиле в плешь. Он повалился было на меня, а я руками пассанул его в дверной крепенький косяк, по которому он и начал тихонько сползать, окрашивая светлую пластиковую обшивку купе первой кровью.

Клеопатра невозмутимо заблокировала дверь, сдернула с крючка мое полотенце и, смочив его моим "Морозоффом", тыкала плешивому в нос, а когда глаза его приоткрылись и стали осмысленными, она обработала легкую рану и обвязала его череп все тем же полотенцем, соорудив нечто вроде чалмы.

Пока продолжалась вся процедура, я умыкнул у верзилы из-под мышки газовый пистолет и теперь с интересом наблюдал за развитием дальнейших событий, наверняка зная, что на помощь они никого не позовут.

Усадив напарника и отерев кровь с перегородок купе, брюнетка с омерзением предупредила его:

– Это ваша последняя поездка.

– Простоте, Лина Александровна, я...

– Хватит. Не надо. А вы оставьте купе. У нас оно закуплено целиком.

– У меня тоже. Правда, только одно тридцать шестое место, - галантно возразил я.
– Билет у проводника.

Из объемистой сумки она вытащила четыре билета и кинула их на стол, как неоспоримое доказательство своего приоритета.

– Я сказал, мой у проводника. И точно такой же. Нежно-розовый, как ваши щечки.

– Заткнись, ублюдок!
– зло рявкнула дама и, щелкнув дверным стопором, умчалась к проводнику.

– Отдай "дуру", - ожил лысый, обнаружив пропажу.

– Нет, Лешенька, не отдам. Не можешь ты с оружием обращаться. На людей аки пес смердящий кидаешься. Нельзя тебе.

– Пасть порву, - подумав, пригрозил он.

– Заткни хлебало, - в тон ему ответил я.
– Скучно и старо. Еще один сантиметр - и я успокою тебя надолго, - честно предупредил я его, заметив, что плешивый ерзает в мою сторону.