Гончаров

Мельник Владимир Иванович

Отношения у Гончарова с Норовым стали, видимо, доверительными сразу, благодаря общим знакомым. Они продолжатся и после гончаровской кругосветки. Кандидатура писателя, несомненно, обсуждалась на самом высоком уровне. Очевидно, одобрил её сам великий князь, сын государя Константин Николаевич, [169] в то время товарищ начальника Главного морского штаба. Отчёт Гончарова об экспедиции в своё время будет отправлен именно в его руки, и в дальнейшем великий князь не только выхлопочет для Гончарова внеочередной чин и пожалует его перстнем, но и пригласит писателя в качестве преподавателя словесности к своему сыну, будущему поэту К. Р.

169

Великий князь Константин Николаевич Романов (1827–1892). Отличался высокой степенью либерализма, принял активное участие в реформах своего брата Александра И. Обладал чутьём на талантливых, неординарных людей. В 1853 г. назначен морским министром. Сделал Морское ведомство полигоном будущих реформ. Князь В. П. Мещерский в своих воспоминаниях писал, что великий князь после 1855 г. «занимался исканием людей для своего брата Государя… Он мечтал тогда создать целую плеяду молодых государственных людей. И как только ему называли способного человека, он немедленно с ним знакомился». Очевидно, Константин Николаевич был лично знаком с Гончаровым, которого впоследствии пригласил преподавать своему сыну, великому князю Константину Константиновичу (К. Р.) русскую словесность.

В это было трудно поверить. «Бывало, не заснешь, если в комнату ворвется большая муха

и с буйным жужжаньем носится, толкаясь в потолок и в окна, или заскребет мышонок в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда в ней есть ухабы, откажешься ехать на вечер в конец города под предлогом «далеко ехать», боишься пропустить урочный час лечь спать; жалуешься, если от супа пахнет дымом, или жаркое перегорело, или вода не блестит, как хрусталь… И вдруг — на море!» — так писал сам Гончаров, как бы удивляясь своей неожиданной смелости вместе с другими. И тут же признался, что мечтал о таком путешествии с той самой минуты, как учитель сказал, что если ехать от какой-нибудь точки безостановочно, то воротишься к ней с другой стороны, и мальчику Гончарову захотелось поехать с правого берега Волги, на котором он родился, и воротиться с левого. Так и получилось. Гончаров прошел на фрегате «Паллада» от Балтийского до Охотского моря, от Кронштадта до Императорской (ныне Советской) гавани. Затем он сухопутным путем, через Сибирь, возвратился в Петербург. Кругосветное путешествие заняло целых два с половиной года. Трудности и лишения, которые писателю пришлось претерпевать в пути, он благоразумно прикрывает лёгкой иронией и шуткой. В письме к своим друзьям Майковым он размышляет: «… Разве Вы думает, я изменился? Разве я люблю ночевать где-нибудь, кроме своей каюты? Ведь я в ней у себя. Корабль ежедневно меняет место, скажете Вы? Разве планета наша ежеминутно не меняет места и никогда на старое не приходит, а разве я заботился об этом, лежа у себя на Литейной…»

Впрочем, не всё было так просто. «Все удивились, что я мог решиться на такой дальний и опасный путь, — я, такой ленивый, избалованный! Кто меня знает, тот не удивится этой решимости. Внезапные перемены составляют мой характер, я никогда не бываю одинаков двух недель сряду…» Кому-то слова о «решимости» могут показаться чистой бравадой. Подумаешь — подвиг: прокатиться за казённый счёт вокруг света, посетить Англию, Испанию, экзотические африканские и азиатские страны, набраться впечатлений на всю оставшуюся жизнь, да ещё и сделать после этого карьеру по службе, став известным самому высокому начальству и даже царской семье… Но эта беззаботная лёгкость — не более чем видимость. Гончаров принимал трудное для себя решение. Впереди были не только опасности морского плавания на военном корабле, но и несколько лет жизни не по своей воле. Это была совсем другая служба: без друзей в кружке Майковых, без литературных разговоров, без ухаживаний за милыми институтками, без петербургских кондитерских и свежих газет. Притом надо учесть огромную разницу между технической оснащённостью сегодняшних и тогдашних судов! Недаром перед путешествием Гончаров читал книгу «История кораблекрушений», а ещё до прихода в Англию, после сильнейших штормов, чуть не оставил судно, желая возвратиться сухим путём в Россию! Об «Истории кораблекрушений» он иронично писал: «Я в это время читал замечательную книгу, от которой нельзя оторваться… Это «История кораблекрушений», в которой собраны за старое и новое время все случаи известных кораблекрушений со всеми последствиями… Хорошо успокоение: прочесть подряд сто историй, одна страшнее и плачевнее другой, когда пускаешься года на три жить на море! Только и говорится

о том, как корабль стукнулся о камень, повалился на бок, как рухнули мачты, палубы, как гибли сотнями люди — одни раздавленные пушками, другие утонули… Взглянешь около себя и увидишь мачты, палубы, пушки, слышишь рев ветра, а невдалеке, в красноречивом безмолвии, стоят красивые скалы: не раз содрогнешься за участь путешественников!..»

И тем не менее романист решился на морское путешествие! Но нужно было ещё утрясти массу разных формальностей. Гончаров пожелал, например, иметь в непривычной для него обстановке денщика. Завязалась переписка с Главным морским штабом. В Центральном архиве Военно-Морского Флота хранится документ под названием: «Об отправлении в заграничное плавание фрегата «Паллада»». Здесь собрано все, что относится к подготовке путятинской экспедиции: «Его сиятельству господину дежурному генералу Главного морского штаба его Императорского Величества… Коллежского асессора Гончарова… Рапорт.

Осмеливаюсь утруждать ваше сиятельство покорнейшею просьбой: не изволите ли признать возможным приказать сделать по вверенному Вам департаменту распоряжение о назначении мне во время нахождения в командировке в должности секретаря при генерал-адъютанте Путятине, по чину моему, содержания на денщиков, я в таком случае покорнейше прошу дать знать о сем распоряжении г[осподину] командиру Фрегата «Паллада», для надлежащего исполнения. Коллежский асессор Гончаров. 25 сентября 1852» [170] . Внизу на гончаровском рапорте карандашом дежурного генерала вместо решения обозначен запрос в адрес начальника архива: «Получали ли довольствие на денщиков чиновники другого ведомства на флоте: Катакази, Дашков, Булгари и пр.» [171] На следующем листе — ответ на этот запрос: «По делам общего Архива Морского министерства, по вопросу о том, получали ли находившиеся на эскадре адмирала графа Гейдена, бывшей в Средиземном море с 1827-го года, чиновники Министерства иностранных дел Катакази, Дашков и Булгари, а также чиновник Морского министерства Бровцын и секретарь Бельковский довольствие на денщиков, — оказалось, что такового довольствия вышеозначенным лицам производимо не было. Начальник архива (подпись неразборчива). 27 сентября 1852».

170

Центральный государственный архив Военно-Морского Флота. Ф. 283. Оп. 2.№ 5794. Л. 159.

171

Там же. Л. 160.

Бюрократическая машина всегда работает по трафарету, она ищет в первую очередь прецедент. Если Катакази, Дашков, Булгари, Бровцын и Бельковский не получали довольствия на денщиков, то почему его должен получить господин Гончаров? Таков ход рассуждений и смысл запроса. Но то ли счастливой оказалась звезда писателя-путешественника, то ли присущую ему настойчивость проявил выполняющий важную государственную миссию адмирал Путятин, но в тот же день, 27 сентября 1852 года, как следует из записки к командиру фрегата «Паллада», вопрос о «довольствии» был решен, и притом, как мы знаем, благополучно. В результате Гончаров получил смекалистого и расторопного денщика Фадеева, а мы, читатели, — выразительный образ русского матроса, чье восприятие чужеземных стран, обычаев и народов составляет постоянный, колоритный фон для интригующего повествования во «Фрегате «Паллада»». Через десять дней, 7 октября 1852 года, русская военная эскадра вышла из Кронштадта в кругосветное плавание, на борту головного фрегата «Паллада» находился писатель Гончаров.

Целью экспедиции было установление политических и торговых связей с Японией. Результатом ее явилось заключение в Симоде (в 1855 году) выгодного для России торгового трактата, открывавшего русским купцам японские порты. Это была большая победа русской дипломатии. Свой вклад в общее дело внёс и секретарь адмирала Гончаров. Ведь великий князь прямо рассчитывал на то, что секретарь Путятина должен будет описать путешествие, и потому подыскивал на эту должность только литератора. В 1853 году адмирал Путятин писал министру просвещения A.C. Норову из Нагасаки: «… Много я обязан вам за рекомендацию и содействие в назначении г[осподина] Гончарова в состав нашей экспедиции. Он чрезвычайно полезен мне как для теперешних наших сношений с японцами, так и для описания всех происшествий, которые со временем должны сделаться известными публике… Имея дарование живо представлять предметы, г[осподин] Гончаров в состоянии будет придать им занимательный и яркий колорит…» Значит, устные рассказы Гончарова, на которые он был такой мастер, сразу убедили адмирала в том, что он «имеет дарование живо представлять предметы»…

Поход был трудный; мало кто знает, что многие русские моряки, особенно из младших чинов, не вернулись из него. Писатель, очевидно, не хотел «портить картину» путешествия изображением трудностей и скорбей,

которые выпали на долю участников экспедиции. Даже в тех случаях, когда умолчания были невозможны, Гончаров старается смягчить печальное впечатление. Совсем иное находим в дневнике, который вёл архимандрит Аввакум, который, будучи корабельным священником, должен был принимать на себя все удары, все скорби людей. Так, 23 июня 1853 года в Гонконге отец Аввакум записал в своем дневнике: «Поутру я ездил в госпиталь причащать матроса Федота Алексеева (безрукого матроса, одержимого лихорадкой)». И уже на следующий день: «В 5 ¹/ ₂часов отправился в госпиталь отпевать умершего матроса Федота Алексеева. Гроб проводил за город». [172] Через два месяца, 6 сентября, — новая запись: «В 6 ¹/ ₂часов обедня. По окончании оной при подъеме стеньги один матрос Борисов Адриан свалился с салинга на палубу, ушибся ужасно, поднят без чувств; пущена кровь, пришел в чувства, приобщен Святой Тайне. В 1 ¹/ ₂часов умер». [173] На следующий день совершено было отпевание: «7 сентября. Понедельник. В 5 часов утра обедня и отпевание матроса; все это кончилось в 7 часов». [174] Вскоре — новая смерть: 13 ноября отец Аввакум «поутру отпел панихиду по князе Урусове». [175] Эти грустные страницы плавания писатель оставляет за рамками своей книги. Много раз фрегат попадал в сильнейшие штормы, которые потребовали от команды полного напряжения сил. Часто казалось, что старый корабль не выдержит напора грозных океанских штормов. К тому же в 1853 году началась Крымская война. Турция и её союзники объявили войну России. Война шла не только в Крыму, но и на дальневосточных берегах России. Английский флот попытался захватить Камчатку. Известно, что англичанам был отдан специальный приказ: захватить русскую эскадру. Гончаров рассказывал, что адмирал Путятин собрал у себя старших офицеров «Паллады» и сообщил, что, поскольку парусный фрегат не в состоянии успешно сразиться с паровыми кораблями неприятеля, он принял решение «сцепиться с ними и взорваться». Секретарь адмирала Гончаров присутствовал на этом совещании офицеров. Но он проявит при этом выдержку и хладнокровие, ничем не выдавая своих чувств: истинный волжанин! А в письме к Майковым напишет: «А у нас поговаривают, что живьем не отдадутся, — и если нужно, то будут биться, слышь, до последней капли крови».

172

Архимандрит Аввакум (Честной). Дневник кругосветного плавания на фрегате «Паллада» (1853 г.). Письма из Китая (1857–1858 гг.). Тверь, 1998. С. 30.

173

Там же. С. 46.

174

Там же.

175

Там же. С. 69. Урусов Сергей Степанович — князь, гардемарин, затем мичман на «Палладе».

Путятин по достоинству оценил многочисленные таланты Гончарова, так ярко проявившиеся во время его секретарства

у адмирала. Ведь романист не был только статистом, он вошёл в кают-кампанию «Паллады» не как петербургский исполнительный чиновник, но как человек, давно мечтавший о море и полюбивший его, как товарищ офицерам корабля. Достаточно сказать, что Гончаров переносил трудности морского путешествия лучше, чем многие профессиональные моряки: он совершенно не страдал от морской болезни. «Я ждал, когда начну и я отдавать эту скучную дань морю, а ждал непременно. Между тем наблюдал за другими: вот молодой человек, гардемарин, бледнеет, опускается на стул; глаза у него тускнеют, голова клонится на сторону. Вот сменили часового, и он, отдав ружье, бежит опрометью на бак. Офицер хотел что-то закричать матросам, но вдруг отвернулся лицом к морю и оперся на борт… «Что это, вас, кажется, травит?» — говорит ему другой (травить, вытравливать — значит выпускать понемногу канат). Едва успеваешь отскакивать то от того, то от другого… «Выпейте водки», — говорят мне одни. «Нет, лучше лимонного соку», — советуют другие; третьи предлагают луку или редьки. Я не знал, на что решиться, чтобы предупредить болезнь, и закурил сигару. Болезнь всё не приходила, и я тревожно похаживал между больными, ожидая — вот-вот начнется. «Вы курите в качку сигару и ожидаете после этого, что вас укачает: напрасно!» — сказал мне один из спутников. И в самом деле напрасно: во всё время плавания я ни разу не почувствовал ни малейшей дурноты и возбуждал зависть даже в моряках». Конечно, всё это не могло не вызвать уважение к писателю со стороны моряков, которые единодушно приняли его в свою кампанию. И сам он, наблюдая корабельную жизнь, постоянно удивлялся необычным, сильным и непосредственным характерам морских офицеров, столь не похожих на его петербургских знакомых: чиновников, писателей, профессоров. В письме к Языковым от 18 мая 1853 года он даёт колоритный портрет И. И. Бутакова: «Вручитель этого письма — тот самый Бутаков (Иван Иванович), который, помните, любезный мой друг, Михайло Александрович, ещё нагрубил нам на фрегате… Примите же его — и как вестника о приятеле и как хорошего человека, тем более что у него в Петербурге знакомых — ни души. Он весь век служил в Черном море, — и недаром: он великолепный моряк. При бездействии он апатичен или любит приткнуться куда-нибудь в уголок и поспать; но в бурю и вообще в критическую минуту — весь огонь. Вот и теперь, в эту минуту, орет так, что, я думаю, голос его разом слышен и на Яве и на Суматре. Он второе лицо на фрегате, и чуть нужна распорядительность, быстрота, лопнет ли что-нибудь, сорвется ли с места, потечет ли вода потоками в корабль — голос его слышен над всеми и всюду, а быстрота его соображений и распоряжений изумительна. Адмирал посылает его курьером просить фрегат поновее и покрепче взамен «Паллады», которая течет, как решето, и к продолжительному плаванию оказывается весьма неблагонадежной…» [176] Фрегат поновее, кстати сказать, получили не сразу, а продолжили плавание на изумительно красивой, но не надёжной «Палладе», которую таки пришлось потопить в Императорской гавани ввиду возможности захвата судна неприятелем.

176

Гончаров И. А.Фрегат «Паллада». Очерки путешествия в 2-х томах. Л., 1986. С. 650.

А вот другой колоритный персонаж — по прозвищу Дед (старший штурман Александр Антонович Хализов [177] ). «У него всё отлично. Несет ли попутным ветром по десяти узлов в час — «Славно, отлично!» — говорит он. Дует ли ветер прямо в лоб и пятит назад — «Чудесно! — восхищается он, — по полтора узла идем!» На него не действует никакая погода. Он и в жар и в холод всегда застегнут, всегда бодр; только в жар подбородок у него светится, как будто вымазанный маслом; в качку и не в качку стоит на ногах твердо, заложив коротенькие руки на спину или немного пониже, а на ходу шагает маленькими шажками. Его не возмущает ни буря, ни штиль — ему всё равно. Близко ли берег, далеко ли — ему тоже дела нет. Он был почти везде, а где не был, так не печалится, если не удастся побывать. Я не слыхал, чтоб он на что-нибудь или на кого-нибудь жаловался. «Отлично!» — твердит только. А если кто-нибудь при нем скажет или сделает не отлично, так он посмотрит только испытующим взглядом на всех кругом и улыбнется по-своему. Он напоминает собою тех созданных Купером лиц, которые родились и воспитались на море или в глухих лесах Америки и на которых природа, окружавшая их, положила неизгладимую печать. И он тоже с тринадцати лет ходит в море и двух лет сряду никогда не жил на берегу. За своеобразие ли, за доброту ли — а его все любили».

177

Хализов Александр Антонович (1809–1877) — мореплаватель и путешественник, совершил три кругосветные кампании. В чине штабс-капитана служил на фрегате в должности старшего штурманского офицера на фрегате «Паллада»; после разоружения и затопления «Паллады» в третий раз через Сибирь вернулся в Кронштадт. Впоследствии Хализов был начальником гидрографической части в Кронштадтском порту, вышел в генерал-майоры Корпуса флотских штурманов. Был награжден орденом Святого Станислава 1-й степени.