Гончая свора
Шрифт:
– Расскажешь предначертанное? – он говорит, проглатывая шум столпотворенья. – Мне нужно это. Нужно знать. – угрюм и преисполнен сожаленья взор. – Беда грядёт, прошу…
– Как ночь сменяющая день неотвратим закат. – не лгу ему. Те дни, что безмятежности отведены, вот-вот иссякнут.
– Ты грезила не так давно?
Всё так и я устала грезить. Им тяжело понять меня, представить все те походы за вуаль сознания, все эти рауты, дебаты и сотни откровений. Бесчисленные голоса, подобно шторм, внутри меня о скалы пониманья бьются. Чем чаще погружаю в сон себя, тем больше я боюсь, что не смогу вернуться.
– Или
Для друга своего отнюдь не прочь я постараться, хоть мало что даётся даром. Предвосхищает он и чувствует страдания мои, но не просить не в силах прозванного "Жаром". Он весь пылает любопытством, предтечей ярости, что ждёт. Я знаю, время её придёт.
– Одну, но слышу постоянно.
– О нас?
– О многих из.
Он умолкает, голову клоня, а я к ветвям-узорам трона обращаюсь, их гладя и от них познания беря.
Что с нами сталось, что стряслось? Меж прежними друзьями безжалостно безвременья мгновенье пролилось. Теперь смотрю вокруг я и вижу один покой. Один покой и зов в его сознании. Мой пониманья дом сокрыт от остальных, но то во благо им, а мне лишь скорбь от знанья. Та песнь, что я слышу – она не для увядших. Не к жизни те напевы несозвучные взывают – в них правда.
– Спой для меня. Спой для моей сестры любимой. – нижайший Жар поклон даёт.
От тела его слабого, но сильного иначе, всё не отводят стражи.
– Во благо ей, прошу, речь не идёт о блажи.
– Не вспомнить мне сплетений частных даже. Так сложен сотканный узор…
– Утратившему веру в лучшее, надежды дом, полезно было бы хоть на мгновение забыть про этот мор. Воспой. – серьёзен взгляд. – Я нищ, но не простак.
– Ну что ж, мой милый Жар, да будет так. – сдаюсь под натиском узоров. – Но знай, длинно моё посланье. – предупреждаю. – Средь частностей поверхностных начало от начал берёт, а после в небосвод стремится. – взмываю с трона я, как два крыла расставив руки, а тени-крылья, заглушая свет, страх первобытный напускают на толпу. – Поэма эта есть полёт! Там крики и прошение, там смерть и вознесенье. Там рок отмеренной судьбы ниспровержимый в противоборстве с сильной волей и бесконечный мрак, застывший среди звёзд, что жаждет хрупкий свет забрать у нас, лишая иллюзорной роли. Готов ли ты узреть весть о начале и конце? Весть о исходе и возврате? Весть о творении-венце? – белеет в озерцах души.
Час откровений настаёт.
– Промедлить стоит нам хоть миг – она умрёт!
– Так приготовься, Жар. – сама готовлюсь распахнуть врата. – Быть может, то судьба зовёт…
Пугается разливов песни. Дрожит. Увы, не понимает полно он, что просит сделать, чего поистине желают господа и что произойти должно. Так многое от верных слов зависит, от меня… Нельзя ему сказать, нельзя! Не время. Великой властью обладает знанья ключ, единожды произнесённый. Пока он слишком слаб. Слаб ныне Жар, закованный, к полам склонённый, убийцами бесчестными пленённый, но я невольно погружаюсь в дрём, сквозь темноту очей открытых, и вот, готова, наконец, исполнить хор многоголосья.
– Пой. – в поклоне, ещё ниже сгорбившись у пола, взывает истое спасенье. – Прошу, не дай моей отраде жизни умереть. Что пожелаешь – то снесу. – в грудь ударяет. – Не дай прекрасному уйти во тьму!
Любовь его не ведает
Но хватит мне о том, что предстоит. Устала в мыслях скорых я с собою биться. Хочу опять закрыть глаза, забыться, от толп за ним стоящих скрыться, отдаться хору голосов, но и оставить не хочу его в пустой мольбе одновременно. Всем телом в мыслях припадаю я к ступеням гладким и перед троном лучезарным, воздвигнутым на крови тех, кто брошен нами к смерти был, теряю облик залы, её проникновенных статуй лица да вездесущие ордалы – знамёна, что для прошлого темница.
Не в силах больше сдерживать порыв из ораторий душ, ко мне воззвавших, легко произношу слова и вижу, как впервые, этот сон. Мой дивный старый сон о заплутавших…
***
Полотно оживает, словно бы мир застыл в ожидании одной этой точки времени. Дыхание его учащается, а вместе с ним ускоряются и движения. Охрана у ворот медленно и беспомощно неуклюже падает на сырой асфальт, роняя выхваченные пистолеты и поднос с кофе. Полная луна играет с влагой сырых улиц своим ледяным светом. Филигранные броски дротиков со снотворным опустошают инъекции по людским венам ещё до того как система анализа радиоволновых аномалий, С.А.Р.А., успевает зафиксировать одиночный сигнал, двигающийся вдоль сплошного трёхметрового ограждения. Первый этап успешно пройден, теперь, без охраны, должно быть полегче.
Его широкие ноздри ловят пары бензина из опрокинутой канистры, лежащей в кузове недавно угнанного пикапа. Странный тип в короткошёрстном плаще с кисточками-подвязками и капюшоне сам отдал ключи и даже не сопротивлялся, спеша зачем-то скрыться с улицы. Едкий запах бензина угонщику всегда нравился. Ядовитые испарения отрезвляют от первого успеха, что может быть случайностью или простым везением, приводят в чувства. Чувства эти велели остерегаться и хозяина плаща, а потому всё дело следовало обставить быстро, пока тот не решил идти плакаться полиции.
Силуэт, облачённый в потрёпанные, расшитые и ко всему прочему устаревшие армейские штаны, недавно купленную клетчатую рубашку, а так же серую кожаную куртку с тугой внутренней подкладкой, скользит меж пары сопящих тел. Жёсткие ботинки на высокий шаг быстро топочут по газону длинной террасы, упирающейся в витиеватое мраморное крыльцо двухэтажного строения, типичным образом обшитого под кирпич. Он прижался спиной к стене под крышей будки охраны.
На той стороне террасы стоял дом. Виднеется косой скат двусторонней крыши. Под навесом развивается флаг старой Британии. Фундамент и стены из армированного бетона с подогревом. Пятьдесят шесть футов в длину и восемьдесят четыре в ширину. Плющ оплёл весь правый угол от двери. Из тени здание кажется совершенно пустым и давно покинутым.