Гончие Габриэля

Стюарт Мэри

– Как и всегда в дневное время. Что, беспокоили ночью? Боюсь, погодка немного разбушевалась. Как вам спалось?
– Его взгляд соскользнул с меня на царивший в комнате беспорядок.
– Точнее будет сказать, форменная непогода, не так ли? А что случилось? Боже мой, неужели крыша прохудилась?

– Именно, - я рассмеялась.
– Похоже, вы все-таки отнесли меня к третьеразрядным гостям. Я, конечно, шучу. Вот, ухитрилась в конце концов сдвинуть немного кровать и урвать несколько часов сна. Боюсь, правда, матрас основательно подмок.

– Это ерунда, стоит его вынести наружу - за

пять минут высохнет. Мне чертовски жаль, что водосток на крыше опять засорился. Насирулла клялся и божился, что прочистил его. Да вы в самом-то деле хоть немного поспали?

– Да, благодарю вас, под конец удалось. Не беспокойтесь и считайте, что действительно нет худа без добра.

– В смысле?

– Если бы я своим приездом не поставила весь ваш дом с ног на голову, мокнуть под струйкой воды пришлось бы вам.

– Что ж, в этом, пожалуй, есть доля справедливости. Только не надо считать себя этим самым "худом". Ваша бабка после вчерашнего разговора так хорошо заснула.

– Правда? Я не утомила ее?

– Ничуть. Она еще заставила меня поболтать с ней после вашего ухода.

– Но в отношении Чарльза, похоже, никаких перемен?

– Боюсь, что так. Но дайте ей немного времени. Вы уже собрались? Пойдемте.

Мы направились к воротам.

– Надолго она вас задержала?
– спросила я.
– Это нелегко-ни днем, ни ночью нельзя как следует отдохнуть.

– Да нет, ничего страшного. Я улегся еще до грозы.

– Она, наверное, разбудила вас?

– Ничуть, - он рассмеялся.
– И не думайте, что я забываю про свои обязанности. На вашу бабку подобные погодные катаклизмы действуют ободряюще. Она говорит, что обожает их. Из нее бы получился прекрасный Катиша.

– "Но его научный ум не тревожит бури шум, сколько б молнии и гром ни бесновались"?
– процитировала я и снова услышала, как он рассмеялся: тихо, словно про себя.

– Что ж, ее можно понять. Мне и самой нравится такая погода. Особенно то, что наступает потом. Сад просто преображается.

Я перехватила его быстрый взгляд.

– Вы выходили?

– Совсем ненадолго. Соловьев хотелось послушать. О, вы только посмотрите на эти цветы! И это все из-за грозы? Можно сказать, не так уж мало добра от худа, согласитесь.

Мы пересекали небольшой дворик, в котором сидели с Хамидом накануне. И здесь дождь вымыл все дочиста, мраморные колонны ослепительно белели в лучах солнца. Стоявшие на полу резные бадьи алели анемонами, широко раскрывшимися и яркими, словно свежая кровь в густой траве.

– Мои сады Адониса, - сказал Лесман.

– Ваши, что?

– Сады Адониса. Вы, конечно, слышали миф об Адонисе?

– Я читала о том, что Афродита встретила его в Ливане, здесь же он и умер, и с тех пор каждую весну его кровь окрашивает воду и алой рекой впадает в море. Это, наверное, от примесей железа?

– Да, это одна из историй о весеннем воскрешении природы, вроде мифов об Озирисе или Персефоне. Адонис был богом плодородия и умирал, чтобы восстать вновь. Как и Сады Адониса - их можно назвать миниатюрными личными символами смерти и воскрешения. А кроме того они олицетворяют довольно милое волшебство, поскольку люди, посадившие их

и заставившие семена прорастать как можно быстрее, считали, что тем самым они способствуют увеличению урожая. Цветы и травы произрастали, увядали и гибли, и все это за считанные дни; затем возникли "сады" с образами богов и женщинами, которые сходили с ума и рыдали от горя, а потом спускались к морю и бросались в него. Понимаете? Здесь все перемешалось с культами Диониса, Озириса, обрядами Аттиса, и они, поверите вы или нет, существуют до сих пор - только в более прекрасных и чистых формах - по всей земле!
– Он запнулся и взглянул на меня.
– Прошу извинить за скучную лекцию.

– Нет-нет, продолжайте, мне очень интересно. Так почему вы решили разбить здесь сад?

– Никакой особенной причины не было, просто время года соответствовало, да и вообще интересно наблюдать, как быстро все расцветает, а потом гибнет, и все это прямо здесь, в долине Адониса. Вы так не считаете?

– Ну почему же? В этом есть какой-то налет романтичности, который всегда меня привлекал. Но почему именно вы? Я хочу спросить, какое отношение имеют Адонис и компания к медицинской психологии? Или это идея Хэрриет?

– К... О, разве я не говорил вам, что работаю над статьей? Меня заинтересовала психология религиозной одержимости, и в ней я затрагиваю некоторые аспекты так называемых исступленных обрядов на Ближнем Востоке мифы Орфея, Диониса, легенду об Адонисе - во всех их формах. Вот и все. Мне удалось собрать довольно интересный материал.
– Он усмехнулся, как мне показалось, чуть застенчиво.
– Пока я еще не окончательно забросил эту идею. И как только чувствую, что начинаю срываться с цепи, тут же сажусь верхом и скачу в горы. Если вы еще побудете здесь, то, возможно...

– Скачете?

Мы подошли к майдану - большому двору у входа во дворец. Он показал головой в сторону.

– Здесь и поныне держат лошадь. Знаете, а ведь ваша бабка и сама несколько лет назад скакала верхом. О, она была просто великолепна... Вот те на! Ворота заперты. Значит, Насирулла еще не пришел.
– Он глянул на часы. Опаздывает. Подождите полминуты, я отопру дверь и позову Каше - пусть глотнет свежего воздуха.

Он потянул на себя верхнюю половину двери сарая и зафиксировал ее у стены при помощи какого-то замызганного колышка. В сумраке помещения стояла лошадь, очевидно пребывавшая в состоянии дремы - голова ее была опущена, уши расслабленно болтались. Гнедой арабский скакун.

– Вы и одеваетесь на арабский манер, когда выезжаете верхом? поинтересовалась я.

Он явно удивился:

– Обычно да. Так прохладнее. А почему вы спросили? Подождите-ка, вы сказали, что вчера ездили к истокам Адониса? Вы видели меня там?

– Да, у какой-то деревни, за водопадом. Я узнала вашу лошадь. И с вами были собаки.
– Я улыбнулась.
– У вас был такой романтичный вид, особенно в сопровождении салюки. Скажу по правде, это запало мне в душу.

– А сейчас я все испортил, да? Отнюдь не арабский эмир, охотящийся с соколом и собаками на газелей, а всего лишь бездомный бродяга, нахлебник, нашедший тепленькое местечко, который никогда не найдет в себе сил покинуть его.