Гончие Габриэля

Стюарт Мэри

Он запнулся, потому что в этот момент в комнату вошла Халида с подносом в руках. Она с едва заметной небрежностью опустила его на стоящий рядом со мной столик, после чего, не глядя ни на одного из нас и не произнеся ни слова, вышла. Девушка с буквальной точностью восприняла мои слова и принесла лишь кофе. Жидковатый, правда, но определенно свежий и уж точно горячий. Я налила себе чашку, немного отпила и почувствовала себя лучше.

– Более того, все, что сказано обо мне, в равной степени распространяется и на Лесмана, и на Халиду. У них были

все основания желать не смерти леди Хэрриет, а ее благополучия.

– Вы хотите сказать, что все здесь связаны общим делом?

– Можно и так выразиться.

– Моя бабка оставила завещание?
– ровным голосом спросила я.

Он усмехнулся:

– Она писала их еженедельно. После кроссвордов это было ее любимым развлечением.

– Я знаю. Мы иногда их получали. И что же с ними случилось?

– Да где-то здесь должны быть, - беззаботно произнес он.
– Она любила прятать их по темным углам. Боюсь, поиски будут несколько затруднены, однако, если хотите, можете попробовать.

Похоже, вид у меня был явно удивленный:

– Вы хотите сказать, что позволяете мне покопаться в ее вещах?

– Разумеется. Кроме того, вполне возможно, что теперь поместье принадлежит вам, точнее сказать, вашему кузену.

– Или Джону Лесману?

Он стрельнул в меня взглядом:

– Как скажете. Он ей очень нравился.

– Еще одна из ее причуд?

– Причем достаточно устойчивая. Хотя, боюсь, не так уж много здесь осталось ценного. Возможно, во всем этом хаосе и отыщется парочка милых вашему сердцу сувениров. Во всяком случае, как я уже сказал, ищите, дерзайте.

– Вроде того перстня, что сейчас носит Халида? Он удивленно взглянул на меня:

– Рубин? Он вам понравился? Ваша бабка действительно любила его, постоянно носила, но насколько мне известно, она подарила его Халиде... но, разумеется... я думаю, Халида не будет возражать...

– Доктор Грэфтон, пожалуйста, не думайте, что я копаюсь в могиле моей бабки, однако перстень этот представляет собой, как обычно принято говорить, "сентиментальную ценность", и я уверена, что наша семья постарается во что бы то ни стало заполучить его назад. Кроме того, она намеревалась завещать его лично мне, и если по какой-то причине отдала его Халиде, то, значит, действительно потеряла рассудок и ни один суд не сочтет правомочным этот ее поступок.

– Он что, в самом деле представляет собой такую ценность?

– Я совершенно не разбираюсь в достоинствах рубинов, - с неподдельной искренностью произнесла я, - но хочу, чтобы вы поверили мне на слово: это не тот подарок, который преподносят служанкам, пусть даже самым преданным. Он принадлежал моей прабабке, и я хочу получить его обратно.

– Ну, в таком случае вы действительно должны его забрать. Я поговорю с Халидой.

– Передайте, что я дам ей что-нибудь взамен. Не знаете, может здесь осталось нечто такое, что могло бы ее заинтересовать?

Я поставила чашку. Возникла пауза. Какое-то крупное насекомое,

жук наверное, с шумом залетело в ярко освещенный дверной проем, несколько секунд покружило по комнате и снова скрылось. Внезапно я почувствовала, что сильно устала, и разговор стал словно ускользать от меня. Я верила ему... а раз так, то все остальное не имело теперь никакого значения.

– Хорошо, - наконец проговорила я, - мы подошли как раз к тому, что произошло после ее смерти. Но прежде, чем мы поговорим на эту тему, мне хотелось бы взглянуть на ее могилу.

Он поднялся:

– Пожалуйста. Она здесь, в саду принца. Леди сама этого хотела.

Мы направились в маленький дворик, миновали пересохший фонтан, пересекли чересполосицу света и теней, прошли между клумбами с засохшей, спекшейся землей, на которых ранней весной расцветали ирисы и персидские тюльпаны. С высокой наружной стены свисали спутанные ветви белого жасмина, а рядом с ними высился расположенный каскадом сплошной заслон из желтых роз. Запах стоял восхитительный.

Под сенью цветущих зарослей лежал плоский белый гладкий камень, а у его основания по мусульманской традиции стоял каменный тюрбан.

Я несколько секунд молча смотрела на надгробие:

– Это ее могила?

– Да.

– Без надписи?

– Времени не было.

– Вам не хуже меня известно, что это мужская могила.

Он сделал резкое движение, но тут же остановился, хотя я успела почувствовать смутное подозрение и напряглась в тревожном ожидании. Это был тот самый человек, который грубо обошелся со мной в машине и который продолжал разыгрывать какую-то мерзкую партию, ставка в которой была весьма высока... Где-то совсем неглубоко - прямо под потной кожей позади этих оливково-черных глаз - таилось нечто, отнюдь не столь приятное и спокойное, как доктору Генри Грэфтону хотелось бы изобразить.

В его голосе, однако, зазвучало лишь легкое изумление:

– Боже, неужели вы заподозрили меня в подлоге? Вы же знаете разумеется, знаете!
– что она любила наряжаться мужчиной, да и вела себя соответственно. Я полагаю, что это давало ей желанную свободу, которую женщина обычно не способна обрести в арабской стране. Когда она была помоложе, арабы называли ее "принцем" за манеру ездить верхом, любовь к лошадям и вообще этому дворцу. Она сама задумала это, - он сделал жест в сторону камня, - незадолго до своей кончины. Это было частью того же самого тщеславия.

Я молча смотрела на изящную колонну, украшенную резным тюрбаном. Из всего того, что я увидела до сих пор, он почему-то показался мне самым враждебным, наиболее чужеродным символом. Мне вспомнились покосившиеся каменные надгробия у нас дома, высокие вязы, тисы у замшелой калитки и грачи, мелькавшие по небу над башней в потоках вечернего воздуха. Хоровод желтых лепестков, кружась, опускался на голые горячие камни, ящерка молнией скользнула в сторону, на мгновение затрепетала на месте, разглядывая нас, а затем исчезла.