Гонщик из Монако
Шрифт:
— И что дурного ты в этом усматриваешь? Тебя бы больше устроило, если бы я был на побегушках у своего напыщенного папочки или у этих самовлюбленных Константинов?
— Мое мнение не в счет... Ты привез меня сюда не для того, чтобы показать Константинам, что вакантное место невесты занято. А для того, чтобы в очередной раз позлить своего отца сомнительным выбором невесты. Тебя полностью устраивает, что я чужеродна этому обществу, неуверенна, неуклюжа, ничего, кроме недоумения, не вызываю. Ты выставил меня посмешищем, но именно этого ты и добивался, — собравшись с мыслями, сумела спокойно произнести Роза.
— Мой отец...
— Знаю-знаю.
— Ну и?.. — с деланным равнодушием протянул Мэтью.
— Просто позволь мне уйти. Не нужны мне обещанные деньги. Я не могу тут больше находиться, — попросила его Роза.
— Я не могу отпустить тебя. Ты идеальна в своей роли.
— Я это уже поняла. И все же я требую, чтобы ты позволил мне уйти, — настойчиво повторила она.
— Требуешь соизволения? Только ты можешь сочетать несочетаемое, Роза. Требовать можно уступок, подчинения, полной капитуляции. Позволения следует просить, выпрашивать, умолять. Ты уж определись в самой себе. Кто ты? Победитель, который топает ногой и без труда получает все требуемое? Или вечный проситель, который, и трудясь, не получает заработанного иначе, чем через унижения? — назидательно произнес Мэтью.
— В твоем мире, — уточнила Роза.
— Не думаю, что мы из разных миров, — покачал головой Мэтью. — Ответь мне честно, Роза. Ты хочешь уйти из страха перед моим отцом?
— Отнюдь, Мэтью. Твой отец меня не пугает, — ответила Роза.
— Тогда по какой причине?
— Я боюсь проникнуться симпатией к тебе. Не к Мэтью Готье — бесподобному ловеласу со своеобразным чувством юмора и исключительными манерами. А к Деметриосу-младшему, который, как проблемный инфант, неустанно бесится, делит людей вокруг себя на полезных и не очень, симпатичных и отталкивающих, забавных и занудных, манипулирует ими для своих незрелых утех. И при этом имеет наглость чувствовать себя обделенным, несправедливо обиженным... Я предпочитаю сохранить о тебе другую память. Хочу, чтобы для меня ты остался тем бесстрашным спортсменом, который спас меня из полыньи, который заставил меня критически оценить собственные привычные представления, всерьез переосмыслить свою жизнь, иначе взглянуть на себя...
— Ты думаешь, что я так же безнадежен, как мой отец? — сдавленным от ярости шепотом перебил ее Мэтью.
— Только если твой страх перед ним делает тебя малодушным.
— Я гонщик. Я умею противостоять страху, — гордо заверил ее Мэтью.
— Искусственно созданному страху, смоделированному страху, управляемому страху, — уточнила Роза. — А отец — это все стороны давления. Физического, психологического, морального, социального...
— Стоп! — прикрикнул на нее Мэтью, оборвав размеренную нотацию. — Прекрати разговаривать со мной как с недоумком. Что ты о себе возомнила?
Роза, оробев от этой вспышки, осеклась. Мэтью взял себя в руки.
— Я... — тихо проговорил
— А если тут что-то другое? Может, он оказался бессилен преодолеть изначальное предубеждение. Он не в состоянии управлять собственным отношением к близким людям. Он не имеет в себе душевных сил принять собственного сына. Он беспомощен перед мнением окружающих. Он жертвует уважением самого близкого из оставшихся в живых человека, уподобляясь своему недалекому окружению. Ты думаешь, он достоин твоих страданий? — спросила Роза.
— Но он ведь любил Алекса!
— Но он не знал его. Ты сам мне об этом сказал. Тот Алекс, которого он любил, не был настоящим. Настоящий Алекс любил тебя. И мачеха тебя любила. Разве любовь этих двух замечательных людей не перевешивает жестокосердия одного человека? Что бы ты ни предпринял, ты не сможешь заставить его ценить духовные сокровища превыше материальных. Ты только отравишь собственную душу этим бессмысленным противостоянием. А своим отчаянием вооружишь его против себя. Вы оба — порождения одного мира, но ты, в отличие от него, еще находишь в себе силы сопротивляться. Ты должен сделать последний рывок. Оторваться...
— Послушай, девочка, все, что ты тут наговорила, очень трогательно, очень по-детски. Но не за то я тебе плачу, чтобы ты упражнялась в схоластике. У меня есть конкретная цель, которой я достигну. Я не собираюсь афишировать ее. Но ты мне нужна только в одном-единственном качестве. В качестве фиктивной невесты, — циничным тоном осадил ее воодушевление Мэтью.
— Прости, если думаешь, что я позволила себе лишнее, — словно готовая к такому наглому выпаду, извинилась Роза.
— Тебе нечего делать в моей голове, в моем самосознании. В койку — добро пожаловать. А дальше — не смей! — дерзко объявил он.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Роза еще не видела и еще не слышала Мэтью, но могла поклясться, что он в комнате. Каким-то неосознаваемым чувством она ощущала его присутствие. Возможно, уловила запах, источаемый его телом, мускусно-терпкий аромат.
— Ты плакала? — услышала она теплый голос. Темный силуэт приблизился к ней и склонился.
Она увидела блеск его глаз над своим лицом.
— Я всегда плачу, когда мне плохо, — призналась Роза.
Она плакала, уединившись в своей комнате, плакала, стоя под душем, готовясь ко сну в незнакомой комнате. Плакала обильными горячими слезами, а когда выключила свет и легла в постель, то слезы словно иссякли, а тоска осталась неисчерпанной. Она рвалась наружу, как всякое не вмещаемое душой и сердцем чувство. Наконец комната огласилась ее жалобными стенаниями. Должно быть, их-то Мэтью и различил в ночной тишине.
— Отчего ты плакала, Роза? — ласково спросил Мэтью, присев на край постели. — От одиночества, обиды, от жалости к себе? Или из-за того, что я не остался с тобой этой ночью?