Горение (полностью)
Шрифт:
– Извольте назначить время, Александр Васильевич... Я вызову ее на конспиративную квартиру.
...Оглядев Шорникову оценивающим взглядом - ничего привлекательного, лицо обычное, хоть фигурка вертлявенькая, - Герасимов пожал влажную ладонь женщины (двадцать четыре года всего, а выглядит на тридцать с гаком; что страх делает с человеком), поинтересовался:
– Что будете пить, Екатерина Николаевна? Чай, шоколад, кофей?
– Кофе, пожалуйста.
– Покрепче?
Шорникова пожала плечами:
– Я не очень ощущаю разницу между обычным и крепким.
– Ну что вы, милая?! Крепкий кофе отличим сугубо, горчинка совершенно особая, очень пикантно...
Герасимов приготовил
– Алкоголь не употребляете?
– Когда невмочь, - ответила женщина, выпив кофе залпом.
– Не изволите ли коньячку?
– Нет, благодарю. У меня сегодня встреча в организации, там нельзя появляться, если от тебя пахнет...
– Да, да, это совершенно верно... Екатерина Николаевна, вы решили работать с нами после того, как вас арестовали в Казани?
– Именно так.
– К какой партии тогда принадлежали?
Шорникова несколько раздраженно спросила:
– Разве вы не почитали мой формуляр, прежде чем назначить встречу?
Наверняка подполковник Кулаков п р о с в е щ а л барышню подробностям нашего ремесла в постели, подумал Герасимов, откуда б иначе в ее лексиконе наше словечко? Хотя ныне революционер Бурцев и похлеще печатает в "Былом", а дамочка, судя по всему, не чужда книге.
– Конечно, читал, Екатерина Николаевна, как же иначе... Позвольте полюбопытствовать: откуда к вам пришло это типично жандармское словечко?
Шорникова как-то странно, словно марионетка, пожала острыми плечами, отчего ее голова словно бы провалилась в туловище, и, задумчиво глядя в переносье полковника недвижными глазами, заметила:
– Плохо, что вы, руководители имперском охраны, встречаете настоящих революционеров только в тюрьме, во время допросов. Там вы кажетесь себе победителями; послабее, вроде меня, ломаются в казематах, но ведь таких меньшинство... Вам бы самим парик надеть, очки какие, тужурку поплоше да походить бы на рефераты эсдеков или эсеров... Это ведь не сельские сходки, куда урядники сгоняют послушных мужиков, это турниры интеллектов... Там не то что "формуляр" услышишь, там такие ваши понятия, как "освещение", "филерское наблюдение", "секретная агентура", разбирают досконально не по книгам, как-никак собираются люди большого эксперимента... Вас как звать-то? неожиданно спросила Шорникова.
– Или - секрет? Тогда хоть назовитесь псевдонимом, а то мне с вами говорить трудно.
– Меня зовут Василием Андреевичем. Я коллега по работе вашего руководителя...
– Кулакова, что ль?
– Он вам представился такой фамилией?
Шорникова сухо усмехнулась:
– Нет. Он назвался Велембовским. Но в тех кругах, где я вращалась в Казани до ареста, о Кулакове было известно все... В работе со мною он соблюдал инструкцию, не сердитесь на него, он себя не расшифровывал...
– Екатерина Николаевна, скажите откровенно, - начал Герасимов, испытывая некоторое неудобство от моментальной реакции молодой барышни, - он понудил вас к сотрудничеству? Или вы сами решили связать свою жизнь с делом охраны спокойствия подданных империи?
– Не знаю, - ответила Шорникова.
– Сейчас каждый мой ответ будет в какой-то степени корыстным... Да, да, это так, я сама себя потеряла, господин Герасимов... То есть Василий Андреевич, простите, пожалуйста...
– Изволили видеть мой фотографический портрет?
– Нет. Но словесный портрет знаю... Как-никак я член военного комитета социал-демократов... Охранников, особенно таких, как вы, наиболее именитых, надобно знать в лицо...
– Не сочтите за труд рассказать, кто составил мой словесный портрет.
– Да разве мои коллеги по борьбе
– Шорникова вдруг странно, словно вспомнив что-то комическое, рассмеялась: - Н а ш и конспираторы учены получше в а ш и х...
– А все-таки кто вам ближе по духу? Я ни в коей мере не сомневаюсь в вашей искренности, вопрос носит чисто риторический характер, поверьте. Один мой сотрудник - мы близки с ним, дружим много лет - признался, что в среде прежних единомышленников ему дышится вольготнее, чище... Я поинтересовался: отчего так? И он ответил: "В ваших коллегах порою слишком заметны алчность и корысть, инстинкт гончих... И никакой идеи - лишь бы догнать и схватить за горло". Я возразил: "Но ведь венец нашей работы - это вербовка бывшего противника, заключение договора о сотрудничестве, дружество до гробовой доски". А он мне: "Самое понятие "вербовка" таит в себе оттенок презрительности. У вас завербованных "подметками" зовут". На что я ему заметил: "Я бы, имей силу, таких офицеров охраны ссылал в Сибирь". А он горестно вздохнул: "Станьте сильным! Тогда мне в вашей среде будет лучше, чем в той, с которой я порвал не из-за давления ваших офицеров, не под страхом каторги, не из-за денег, а потому лишь, что "Бесов" прочитал с карандашом в руке и фразочку Федора Михайловича подчеркнул: "Социализм - это когда все равны и каждый пишет доносы друг на друга". Сильно сказано, кстати... Нет надежды на справедливость, химера это... Надо быть с теми, кто в данный момент сильней..." Вот так-то, Екатерина Николаевна...
– Что касается меня, - Шорникова снова подняла острые плечи, - то я испугалась тюрьмы, Василий Андреевич... Тюрьма очень страшное место, особенно для женщины... Я обыкновенный корыстный предатель... А Достоевский не русский литератор... Он только потому прославился, что конструировал характеры на потребу западному читателю. Пушкин-то выше... И Салтыков... А нет им пути на Запад... Так что Достоевский в определении моего жизненного пути никакой роли не сыграл... Корысть, обостренное ощущение неудобства, страх... Я надежнее вашего друга, который подчеркивал строчки в сочинении мракобеса... Я гадина, Василий Андреевич, мне пути назад нет, а ваш друг был двойником, вы его бойтесь.
Ну и девка, подумал Герасимов, ну и чувствования, Кузякин-то и вправду был двойником, но меня это устраивало, я его как через лупу наблюдал, психологию двойного предателя тайной полиции надобно знать, без этого никак нельзя...
– Зря вы эдак-то о себе, - заметил Герасимов, вздохнув, и сразу же понял, что женщина ощутила неискренность его вздоха; не взбрыкнула б, стерва; агент тогда хорошо работает, когда в империи мир и благодать, а если все враскачку идет, вильнет хвостом - ищи ветра в поле! И так секретных сотрудников остались десятки, а раньше-то сотнями исчислялись, товар на выбор.
– Я к вам с серьезным предложением, Екатерина Николаевна... Но если позволите, поначалу задам вопрос: списками военной организации вы владеете в полной мере?
– Конечно.
– Недоверия к себе со стороны т о в а р и щ е й не ощущали?
– Нет.
– Сердитесь на меня?
– Теперь - нет... А когда вознамерились прочитать проповедь о том, сколь благородна моя работа и как вы цените мой мужественный труд, я захолодела... Не надо эмоций, господин Герасимов. Я слишком эмоциональна, поэтому предпочитаю отношения вполне деловые: вы оплачиваете мой труд, я гарантирую качество. И - все. Уговорились?
– Конечно, Екатерина Николаевна. Раз и навсегда... Поэтому я совершенно откровенно открываю мой замысел, хотя делать этого - вы же всё про нас знаете - не имею права... Мне хотелось бы организационно связать военную организацию партии с думской фракцией социал-демократов... Возможно такое?