Горение (полностью)
Шрифт:
– Думаю - да.
– Как это можно сделать?
– Очень просто. Я з а п у щ у эту идею матросикам и солдатам, что нужно связаться с социал-демократами и передать им наказ о солдатских требованиях к правительству. Вам ведь не моя организация нужна, а социал-демократы в Думе, так, видимо?
– Ну, это как пойдет, - с некоторым страхом ответил Герасимов - так точно в десятку била барышня.
Шорникова поморщилась:
– Будет вам, полковник... Начинаете серьезное дело и не верите тому, кто вам его п о с т а в и т... Мы ведь, перевербованные, люди обидчивые, вроде женщин в критическом возрасте... Если уж начинаем
– Карпов - это...
– Да, да, именно так, - Ленин.
– Где он, кстати, сейчас?
– Постоянно меняет квартиры, вы ж за ним охотитесь, газеты с его статьями конфискуете...
– Словом, место его нынешнего жительства вам неизвестно?
– Нет.
– А сможете узнать?
– По-моему, связав военную организацию с думской фракцией социал-демократов, вам будет легче нейтрализовать Ленина.
– Разумно, - согласился Герасимов.
– Все явки военной организации, все с в я з и хранятся у меня дома, господин полковник...
– Видимо, для надежности охраны этого бесценного архива стоит завести какую-нибудь кухарку, няньку, что ли? Пусть постоянно кто-то будет у вас дома...
– Хотите подвести мне своего агента?
– понимающе уточнила Шорникова.
– Вы ж меня этим провалите: хороша себе революционерка, кухарку завела...
– Мы имеем возможность контролировать вашу искренность по-иному, Екатерина Николаевна... Более того, мы это делаем постоянно... И я не обижусь, ежели вы - своими возможностями - станете проверять мою честность по отношению к вам... Ничего не попишешь, правила игры...
– Я не играю, - отрезала Шорникова.
– Я служу. А коли употребили слово "играю", то добавьте: "со смертью". Каждый час. Любую минуту.
– Екатерина Николаевна, я счастлив знакомству с вами, право... Беседовать с вами сложно, но лучше с умным потерять, чем с дурнем найти... Вы правы, я сказал несуразность, - ни о какой кухарке не может быть и речи... Просто я неумело и топорно намекнул на возможность прибавки дополнительных денег к вашему окладу содержания... Вы пятьдесят рублей в месяц изволите получать?
Шорникова снова засмеялась, будто вспомнила что-то забавное:
– Надобно иначе сказать, Василий Андреевич... Надобно сказать: "Мы платим вам пятьдесят рублей в месяц..." Не я изволю получать, как вы заметили, а вы мне о т с т е г и в а е т е... Мне не надо дополнительной платы, я удовлетворена тем, что имею.
– Во всяком случае, в любой момент я оплачу все ваши расходы. Все, Екатерина Николаевна. И мне, кстати говоря, будет очень приятно сделать это... Превыше всего ценю в людях ум и особую изюминку... Вот, кстати, вы бранили Достоевского, - мол, на потребу Западу пишет... А ведь вы - русская, до последней капельки русская, но стоит записать наш с вами разговор - вот вам и глава из ненапечатанного романа Достоевского...
– Спаси бог... Одна надежда на власть: цензурный комитет такую книгу запретит, - Шорникова сказала это серьезно, зрачки расширились, сделавшись какими-то фиолетовыми, птичьими.
– У тех, кто отступил, одна надежда, господин полковник... Имя этой надежде - власть.
– Сильная власть, - уточнил Герасимов, - способная на волевые решения... Кстати, Доманский это кто?
– Это псевдоним.
– Не тот ли, что особенно дружен с Лениным, Бухариным и Люксембург?
– Именно.
– Где он сейчас?
– Здесь. Координирует работу поляков и литовцев с русскими.
– Адрес его явок вам известен?
– Он умеет конспирировать, как Ленин.
– Поищем сами... Когда вы сможете внести свои предложения по поводу думской фракции социал-демократов и их связей с военной организацией партии?
– Связей нет, Александр Васильевич, - Шорникова вздохнула.
– Или продолжать Василием Андреевичем вас величать? Нет связей. Зачем вы так? Мы же уговорились говорить правду... Связь военных с думской фракцией надо создать...
Вскоре Герасимов получил информацию, что двадцать девятого апреля девятьсот седьмого года в общежитии политехнического института, в присутствии члена Государственной думы, социал-демократа Геруса, состоялось собрание солдат, на котором по предложению "пропагандиста" Шорниковой было решено послать в Государственную думу - от имени военной организации - наказ социал-демократической фракции, в котором будут изложены пожелания армии...
Сразу же по прочтении этого сообщения Герасимов отправился к Столыпину.
– Я бы хотел прочитать текст этого наказа, - сказал премьер.
– Скажите на милость, к армии подбираются, а? Ну и ну! Такого я себе представить не мог! Это же прямой вызов трону, не находите?!
Эк играет, подумал тогда Герасимов, будто бы и не он подтолкнул меня к этой комбинации! Или у них, у лидеров, отшибает память? Выжимай из себя по каплям раба, подумал Герасимов; прав был Чехов, все мы рабы; Петр Аркадьевич прекраснейшим образом помнит наш разговор и результатов моей работы ждал затаенно; наконец дождался; все он помнит, но играет свою партию, играет тонко; впрочем, жить ему не просто, кругом акулы, так и норовят схарчить; у нас ведь только тем и занимаются, что друг друга подсиживают; это и понятно делом заниматься трудней, ответственности больше, знания потребны, смелость, а интриги сами по себе живут: з а п у с т и слух, поболтай в салонах, сочини подметное верноподданное письмо, засандаль статейку - через своих п е р е в е р т ы ш е й - в парочке контролируемых изданий, вот и понеслось! Дело - тяжко, да и ближе к идее истинного равенства: тот, кто сильнее и умней, получает больше, набирает силу и влияние, а ведь легче не дать другому, чем научиться самому. Да и через наших чиновников с каким делом пролезешь? Всё душат на корню, ястребы какие-то, фискалы тупоголовые, только б запретить, только б не позволить! Страх что за империя у нас! Проклятие над нею довлеет, истинный крест, проклятие...
Назавтра, встретившись с "Казанской", Герасимов получил текст наказа, в котором были и его фразы, - работали вместе, в д о х н о в е н н о: написанное под диктовку тайной полиции можно вполне трактовать как призыв к неповиновению властям и подстрекательство к бунту.
Столыпин, прочитав наказ, брезгливо его от себя отодвинул:
– Такого рода бумаги не имеют права объявиться в Думе, Александр Васильевич. Меня не волнует возможность конфликта с кем бы то ни было. Пусть думские соловьи заливаются, кляня меня супостатом, но идея самодержавия мне дороже всего, им я призван к службе, ему я готов и жизнь отдать... Как полагаете поступить?