Горение. Книга 2
Шрифт:
– Ну, узнали? – спросил Сушков. Обернулся к жандармам: – Запирается или дает правдивые показания?
– Теперь говорит правду, – ответил поручик, выделив слово «теперь», – все вываливает.
Сушков подошел к «арестанту», поднял кулаком его подбородок:
– Ну, сволочь, ты где этой барышне бомбы передал?
– В кабарете, – прохрипел тот.
– Что сказал ей?
– Сказал, что известное лицо у нее заберет.
– А она не спросила тебя, что это за «известное лицо»?
– Нет, не спросила, ваше благородие.
– Значит, она знала, кто у нее бомбы заберет?
– Конечно, знала…
Сушков отнял кулак от лица «арестанта», и тот уронил подбородок на грудь, завыл, заплакал тонко, начал головою мотать:
– Это он, он, сволочь, всех под гибель подводит, а сам в стороне стоит! Будь они все трижды неладны, господи!
– Кто «он»? – быстро спросил Сушков.
– А вы у ней спросите! Она про него знает, он мне говорил, что Микульска все сделает, все исполнит!
Сушков отметил, что провокатор работает прекрасно, в высшей мере естественно, подошел к Микульской, наклонился к ней, касаясь губами волос, ощутил едва уловимый теперь запах духов, стиснул зубы:
– Ну? Каково?
– Мне плохо… Я хочу сесть…
– Может, прилечь желаете? – еще тише спросил Сушков. – А? С трудом оторвавшись от горького аромата духов, он
– Продолжайте допрос, – и вышел.
Он вел ее по коридору, уже пустому, и шаги его были гулкими. Он чувствовал бессильную, податливую руку Микульской и вспомнил Попова: «Играть – до черты. Разогреть – да, но если кто переступит грань – пристрелю. Лично. На месте». Те, двое, которые с водкой ужинали, ждут вызова. Они-то и должны Микульску попугать, разогреть – если сама не расскажет все. Абсолютно все. Она уже сломана спектаклем с провокатором, который всучил ей бомбы, взятые недавно охраной во время ликвидации явки анархистов, она уже готова, осталось подтолкнуть. В критический момент – время заранее обговорено – появится Попов. Как по нотам. Заговорит, канашечка, куда ей деться… Только могут молодцы не удержаться – хороша! Кожа-то, кожа какова, аромат горький, сладостный. Ну, и не удержатся… Он бы и сам не удержался… Занятно, что она с Поповым встречу попросила, – значит, на сломе… «Нас с ней знакомили», – вспомнил слова Попова. Так он и представился ей начальником охраны! Не те времена, мы ныне профессию свою тщательно скрываем, куда как тщательно! Стоп! А если она его любовница? Почему? А потому, что она встречи с ним запросила, когда я в тупик ее загнал. Хорошо, положим, я докопаюсь. Что тогда? Какой навар получу? Лишнее знание не всегда к добру приводит. Она ему бухнет, он начнет меня жевать, а челюсти у него хваткие и зубов полон рот, а зубенки маленькие, крепкие – у всех простолюдинов зубы до старости хороши, только у нас, голубокровок, крошатся с юности… Нет, а почему все-таки я допустил возможность, что она его «кохана»? Потому что у нее глаза изменились, когда про Попова сказала… А он, верно, не зря пробросил мне про посещение кабарета… Нет, нет, у нее в глазах был слом, там и гордость была, на донышке было гордости, и страх, и отчаяние, она тянулась к спасению, к последней надежде, когда его назвала. И ужас у нее в глазах появился, когда я ответил ей, что никакого Попова у нас нет… «Арестант» хорошо сыграл, молодец «Грозный», надо будет выписать ему вознаграждения рублей двадцать, никакой артист такого не сыграет, как он… Интересно, коли Попов ее кохал и офицерики-молодцы преступят черту, перегреют актрисулю, как себя Попов поведет? Стрелять-то не станет, это значит открыться, в связи с преступницей признаться, она ж преступница, мы «Грозного» выведем, он в «побег» уйдет, она одна останется, если Баха к тому же до смерти замордуют. Хм, коханье с преступницей? А кого вместо Попова пришлют? С этим можно работать – сам живет и другим не мешает, а ну, какой Шевяков объявится? А мне в его кресло не вскочить, я ведь еще только исполняю должность заместителя заведующего, мне еще год надобно просидеть, тогда только… Если б такое через год, а?! Может, запьет горькую, если он ее кохал? Это б хорошо, коли запил, это б куда как хорошо… Годик и пройдет, за этот годик из «исправляющего должность» легче легкого в постоянные заместители выйти. А почему, собственно, он должен запить? Таких о нем сведений не было… Но уж больно глаза у него играют, больно он любит жизнь и себя в ней, в жизни нашей… Ну и что? На одной, что ль, Микульской свет клипом сошелся? Да и предположение это пока, играю это я, за него играю, а он не прост, так легко за него пешку не двинешь, а уж фигуру – тем более. Нет, лучше присмотреться, лучше мозольку-то поприжать – резать рискованно. Лучше его высветить поярче, лучше в дневничок занесть: был бы товар – продать никогда не поздно, опасно продавать раньше времени, это да…
Все это Сушков прокрутил за минуту, пока поднялся на второй этаж и пропустил Микульску в кабинет.
– Ну? Узнали своего товарища? – спросил он. – Я уже не хотел вас там губить, пожалел…
Подвел к стулу, обняв за плечи, усадил, склонился к ее горьким волосам:
– Давайте как на духу – с самого начала.
– Я ничего не знаю, – устало ответила женщина, и в голосе ее появилось безразличие. – Я ничего не могу понять.
«Время упустил, – досадуя на себя, понял Сушков. – Сразу надо было на нее прыгать».
– Послушайте меня внимательно, Микульска… Никакого Попова у нас нет и не было. Это раз. Натура вы трепетная, актерская – это два. Что простой смертный выдержит, то вас сломит. Это три. Я к вам шел добром. Это четыре. Либо вы мне все расскажете, абсолютно все – и про Попова, и про товарищей, и про Хеленку Зворыкину, и про Софью Тшедецку, или пенять вам придется на себя.
Микульска молчала. Сушков снял телефон, сказал барышне номер и пригласил Павла Робертовича с помощником зайти в кабинет. Вошли они сразу же – были бледны, видно взяли не лафитник, а два; воротнички не застегнуты, в глазах металось шальное и быстрое.
– Господа, я оставляю вам бомбистку на час. Попробуйте с нею побеседовать – я пойду выпью чаю, устал… Если она захочет мне что-то сказать – позвоните в буфетный зал, я мигом поднимусь.
Не слушая Микульску, которая что-то глухо и непонятно выкрикнула, он вышел из кабинета, громко хлопнув дверью. Достал «луковицу», открыл крышку: стрелки показывали половину десятого. Все верно. Попов так и просил. Сказал, что вернется к одиннадцати.
Расстелив носовой платок, Сушков опустился на колено, прижался глазом к замочной скважине и увидел, как Павел Робертович подошел к Микульской, что-то сказал ей (не слышно, двери толстенные, не прострелишь – пробовали из «смита-и-вессона»), женщина поднялась. Павел Робертович обошел ее, взял лицо одной рукой, сжал его, приблизил к себе, укусил за ухо, потом отстранил актрису и легко, привычным жестом рванул платье – от плеча вниз. Сушкову показалось, что он слышал, как посыпались пуговицы, но это ему показалось только…
23
«Его Императорское Величество. – Предстоящие обсуждению вопросы – очень серьезны, но не так трудны, как рассмотренный в декабрьском совещании: поэтому, а также в виду спешности дела и желательности его разрешения, я прошу членов совещания ограничиться в своих суждениях только сутью дела. Представлялось бы очень желательным окончить дело сегодня же. Граф А. П. Игнатьев. – Ваше Императорское Величество, манифестом семнадцатого октября существенно изменено положение о Государственной думе. Ныне же пересматривается и учреждение Государственного совета. Теперь он упраздняется как Совет монарха по законодательным делам. Вместо него учреждается верхняя па лага. Это уже решительный шаг к конституционному устройству, а шаг этот можно делать только сознательно. Граф С. Ю. Витте. – Разрешите мне, Ваше Императорское
– от промышленности, и эти последние явятся наиболее консервативными. Отсюда ясно, что в выборном составе Совета консервативный элемент будет иметь преобладающее значение. Вообще можно с уверенностью утверждать, что Государственный совет будет глубоко консервативен. Поэтому нет оснований к увеличению числа членов Госсовета по назначению его величества. П. Н. Дурново. – Полагаю, что верховная власть не должна лишать себя права уравновешивать мнения. Пусть Ваше Императорское Величество назначит столько членов Государственного совета, сколько окажется нужным. Граф А. П. Игнатьев. – Присоединяюсь к этому мнению. Граф С. Ю. Витте. – Это произведет дурное впечатление. Князь А. Д. Оболенский 2-й. – Я согласен с графом Игнатьевым. А. С. Стишинский. – Никакого дурного впечатления не будет. Его Императорское Величество. – Оставить, как в проекте. Следующее в манифесте положение касается порядка издания законов во время перерыва сессий Думы. Граф С. Ю. Витте. – Предлагаемое правило существенно важно, так как мы не знаем, что будем переживать. Проводить чрезвычайные меры через Государственный совет едва ли было бы популярнее. Поставить палку в углу необходимо. Его Императорское Величество. – Далее. И. П. Шипов. – Имеются ходатайства об избрании членов Государственного совета от банков. В. Н. Коковцов. – Осуществление этого предположения повело бы только к увеличению числа членов от торговли. И. П. Шипов. – Было бы уместно в число выбирающих учреждений включить представителей от кредита. В. В. В е р хо в с к и и. – Трудная задача – требовать представительства в Государственном совете всех отраслей промышленности. Не могу не заметить, что в числе членов Совета по императорскому назначению много люден, весьма сведущих в кредитных вопросах. Его Императорское Величество. – Оставить, как в проекте. Далее. А. С. Стишинский. – Позвольте обратить внимание, что в проекте не указывается па на принесение выборными членами присяги, ни на последствия отказа от присяги. Его Императорское Величество. – Следует дополнить проект указанием на принесение выборными членама присяги. Далее. Князь А. Д. Оболенский 2-й. – Совершенно ясно, что обсуждаемое преобразование Государственного совета было сюрпризом. Ждали только Думу. Вдруг, кроме Думы, является с решительным голосом также Государственный совет, который может не допустить того, что уже принято Думою. Практически, может быть, этого и не будет, но возможность устанавливается. И все же пусть Дума считает, что она может довести до сведения Вашего Императорского Величества о своем мнении. Я боюсь, что в противном случае не обойтись без конфликтов. В. Н. Коковцов. – Это мнение принадлежит Кутлеру, и когда он его проводил, я возражал. Я возражаю и теперь. На усмотрение вашего императорского величества желают повергать конфликты. Это совершенно неправильно. В особенности на первых порах не следует давать Государственной думе особых прав. Ведь, раз будет дано, отнять уже нельзя будет. М. Г. Акимов. – Я безусловно присоединяюсь к Владимиру Николаевичу. Мы не знаем теперь, какою будет Дума. Поэтому вернее, если до вашего императорского величества будет доходить только то, что одобрено и верхнею палатою. Князь А. Д. Оболенский 2-й. – Все это так, но я говорю о самом принципе. Система двух палат едва ли у нас вполне достижима. Палата лордов возникла исторически, палата депутатов явилась потом. Нам же надо установить случаи, когда Дума может довести свой голос до царя. П. Н. Дурново. – Если принять предложение князя, то через два года верхняя палата перестанет существовать. Граф Д. М. Сольский. – Вначале я колебался в пользу предложения князя Оболенского, но соображение, только что выраженное Петром Николаевичем, заставило меня склониться в пользу большинства. Не надо давать Думе этих прав. Его Императорское Величество. – Я согласен с большинством. Далее. Граф Д. М. Сольский. – Существует разногласие относительно публичности заседаний Совета. Граф С. Ю. Витте. – Я опасаюсь публичности. Следует помнить, что председатель Государственного совета утверждается Вашим Императорским Величеством, председатель Думы утверждаться не будет. Как же предоставить такому неизвестному лицу особые полномочия? При нашей необузданности, при нашей дикости, – в первую же неделю возникнут самые основательные скандалы, Дипломатический корпус, конечно, пустить всегда можно, но не тех, кто бросает моченые яблоки. Ведь в других государствах сам народ
– культурный. М. Г. Акимов. – Закрытие дверей для публики не соответствовало бы ни величию преобразования, ни достоинству учреждения. Возможность скандалов не может иметь решающего значения. Прежде всего, едва ли кто-либо из публики решится на них. А затем, конечно, возможны буяны; они бывают и в театрах и везде. Закрытие же заседаний для публики произведет дурное впечатление. Граф С. Ю. Витте.
– Члены Думы присягают, а публика – нет. Князь А. Д. Оболенский 2-й. – Дума будет требовать публичности. Граф С. Ю. Витте. – Публика будет травить министров. В крайнем случае публику можно бы допустить, но не иначе, как на условиях, установленных по соглашению председателя Думы с кем-нибудь из состава правительственных установлений, например, с председателем совета министров. П. Н. Дурново. – Вопрос о публичности должен быть разрешен определенно. Никакой лазейки: либо да, либо нет! Вопрос этот находится в непосредственной связи с вопросом о полиции в Думе. Между тем в проекте ничего не сказано, как и кто будет охранять Думу? Если желательно допустить в Думу посторонних, надо предварительно установить порядок охраны, вызова войск в так далее. Пока таких правил нет, нельзя открывать двери Думы. Князь А. Д. Оболенский 2-й. – Охрана Думы должна быть установлена на таких основаниях, чтобы в известных случаях надлежащие меры могли быть принимаемы полицеймейстером помимо председателя Думы. А. А. Половцев.
– У каждого должны быть свои пределы власти: полиция в зале – в распоряжении председателя, а полиция в здании – должна быть общей, П. Н. Дурново. – Должны быть указаны случав, когда полицеймейстер распоряжается собственной властью. Его Императорское Величество. – Соглашаюсь с большинством, но с тем, чтобы к началу заседаний Думы были составлены правила для публики и для охраны порядка в Думе. На этом мы сегодня покончим. В следующий раз соберемся в четверг, в два часа».
После заседания премьера, как обычно, провожал к авто генерал Трепов.