Гори, гори, моя звезда
Шрифт:
Аркадий постоял, вдохнул полной грудью воздух и, весело насвистывая, пошел вдоль длинного глухого забора, за которым шумел разросшийся старый сад. За его спиной послышались чьи-то быстрые шаги. Решив, что это возвращается Семка, Аркадий обернулся и увидел надвигающуюся тень человека.
Вышедшая из-за тучи луна на мгновенье осветила остро прищуренный глаз и поднятую руку с ножом. Почувствовав, как лезвие пронзило сукно куртки и скользнуло по ребрам, Аркадий отпрянул к забору и упал.
Он слышал, как гулко стучали по булыжной мостовой
Когда они стихли, он поднялся и, зажимая ладонью рану, побежал к дому...
Два дня Аркадий не приходил в училище. На третий день явился бледный, пахнущий йодом и бинтами. На расспросы не отвечал, но глаза его светились гордостью. Семка смотрел на друга с молчаливым укором, но ни о чем не спрашивал. Наконец Аркадий сжалился над другом и на одном из уроков пододвинул к нему раскрытую тетрадь. Ту самую, в твердом коленкоровом переплете, обитую медными угольничками. Семка прочел:
"Меня ранили ножом в грудь на перекрестке".
В МОСКВУ!
Поезд стоял на запасном пути.
Поезд как поезд. Только короче обычного. Паровоз и несколько вагонов. Но у подножек стояли часовые, а из вагонов по утрам выскакивали голые по пояс красноармейцы и весело плескались под краном водонапорки.
В поезде размещался Особый летучий отряд, которым командовал Ефимов.
В Арзамасе совсем недавно подавили белогвардейский мятеж, но офицерские банды еще рыскали по лесам, жгли хутора и деревни, а несколько дней назад налетели на станцию Рузаевка и в неравном бою перебили немногочисленных ее защитников. Поезд Ефимова появлялся внезапно, окна вагонов щетинились пулеметными дулами, красноармейцы на ходу выскакивали из вагонов и под прикрытием пулеметного огня бросались в атаку на белогвардейцев и громили их в коротких яростных схватках.
Потом поезд опять отстаивался на запасных путях, в вагонах играли на гармошках, и веселые парни плескались под краном водонапорной башни. Только было их чуть меньше.
Аркадий с рабочим полком комиссара Чувырина тоже ходил в бой. После того как мятеж был подавлен, Николай Николаевич Соколов уговорил Аркадия пойти работать в большевистскую газету "Молот", которую он тогда редактировал. Газета осталась без секретаря и Николай Николаевич решил попробовать приучить к газетной работе Аркадия.
Дел было много, но каждый раз, когда выпадала свободная минута, Аркадий бежал на вокзал и, если поезд был на месте, ждал, когда появится Ефимов, чтобы попроситься к нему в отряд. Но Ефимов выходил из вагона всегда не один, а в окружении каких-то начальников, быстро проходил по платформе и уезжал в город.
В городе теперь размещался штаб фронта. На улицах появились автомобили, щеголеватые штабные командиры звенели шпорами, пробегали адъютанты с пакетами, скакали верховые.
Тихий прежде Арзамас стал походить на военный лагерь, и Аркадию все это очень нравилось.
Не по душе было только одно: то ли его мать и Николай Николаевич сговорились и действовали
Аркадий и сам знал, что лет ему мало, всего четырнадцать, но давали ему больше, и чувствовал он себя намного старше. Поэтому на все уговоры матери и Николая Николаевича он отмалчивался, а сам все похаживал на вокзал и караулил Ефимова.
Наконец-то подвернулся удобный случай: Ефимов вышел из вагона один. Придерживая рукой шашку, он легко спрыгнул со ступенек, высокий, в черной кожаной куртке, в сдвинутой на затылок кубанке, с деревянной кобурой кольта на длинном ремне.
Аркадий подошел к нему и несмело сказал:
– Здравствуйте, товарищ Ефимов.
– Здорово!
– Ефимов знаком руки остановил шагнувшего к Аркадию часового.
– Что скажешь?
Аркадий приготовил длинную речь о том, что бывал в боях, помогал чекистам, был ранен, имеет личное оружие, но вместо этого совсем по-детски попросил:
– Возьмите меня, пожалуйста, в отряд!
Ефимов оглядел его с ног до головы и покачал головой.
– Молод еще...
– Ничего я не молод!
– рассердился вдруг Аркадий.
– У вас что, дедушки воюют? Заладили: "Молод, молод!"
Ефимов рассмеялся и спросил:
– Тебе сколько лет?
– Шестнадцать, - не моргнув глазом, соврал Аркадий. Он не мог не соврать: решалось дело всей его жизни!
– Понимаешь, какое дело...
– задумался Ефимов.
– Отряд-то у нас особый. Ты в партии большевиков состоишь?
Аркадий растерялся. Он-то считал себя партийным, но как ответить Ефимову, чтобы это было правдой? В таком деле не соврешь?
– Если по сознанию, то партийный, - подумав, твердо сказал он.
– Так...
– С интересом поглядел на него Ефимов. Этот упрямый парнишка чем-то ему нравился. Но ведь молод совсем! А если убьют ненароком? Сознание - это, конечно, хорошо!
– наморщил лоб Ефимов.
– Но мне бумага нужна.
– Какая бумага?
– растерялся Аркадий.
– Обыкновенная. За печатью, - радуясь собственной хитрости, объяснил Ефимов.
– Что такой-то и такой-то действительно есть член партии большевиков, что и удостоверяется.
– А с бумагой возьмете?
– допытывался Аркадий.
– Какой разговор!
– похлопал его по плечу Ефимов.
– Нет разговора!
– Ладно, - сказал Аркадий.
– Будет бумага.
Повернулся и ушел.
Ефимов почесал лоб под кубанкой и спросил у часового:
– Слыхал?
Часовой рассмеялся:
– Гвоздь-парень!
– Все вы гвозди!
– вздохнул почему-то Ефимов и мрачный полез обратно в вагон...
* * *
В тот вечер Аркадий допоздна сидел за столом и, прикрыв лампу поверх абажура газетой, что-то писал, рвал написанное, опять писал и опять комкал бумагу.