Гори, гори, моя звезда
Шрифт:
– О чем знают?
– не понял Аркадий.
– Неприятности у меня...
– Какие теперь неприятности?!
– рассмеялась Софья Федоровна и сунула Аркадию телеграфный бланк.
– Беги скорей в комитет!
– Нельзя мне туда!
– пробовал объяснить Аркадий.
– Можно!
– улыбалась Софья Федоровна.
– Теперь все можно!
– И вытолкала Аркадия за дверь.
Он подошел к фонарю, развернул бланк и прочел:
"В ПЕТРОГРАДЕ И МОСКВЕ ВЛАСТЬ ВЗЯТА В РУКИ СОВЕТОВ ЗПТ
ПРИНИМАЙТЕ МЕРЫ ТЧК ПОДРОБНОСТИ СООБЩИМ
27 ОКТЯБРЯ 1917 ГОДА ПРИНЯЛА ШЕР".
ТЕТРАДЬ С МЕДНЫМИ УГОЛЬНИКАМИ
Если забраться на плывущее над городом облако и посмотреть вниз, увидишь зеленое блюдце с очищенными луковками.
Крыши домов прячутся в зелени разросшихся садов, и только купола церквей блестят на солнце. Церквей и церквушек столько, как будто их нарочно собрали в одном месте и выставили напоказ, чтобы потом раздать всем желающим из других городов.
Спрыгнешь на облако пониже, разглядишь пятачок базарной площади да рассыпанные вокруг копейки лабазов. А спустишься до второго этажа дома под красной крышей, тебе озорно подмигнет крепко сбитый парнишка с круглым, как яблоко, подбородком. Он сидит у открытого окна за изрезанной перочинным ножом партой и, запрокинув голову, словно пересчитывая пушистые комочки облаков в небе, нараспев повторяет:
– Триста две тысячи девятьсот тридцать девять... Триста две тысячи девятьсот тридцать девять...
Рядом с ним сидит худенький глазастый мальчишка и толкает его локтем:
– Тише, Аркадий... Галка смотрит!
"Галкой" в реальном училище прозвали словесника Николая Николаевича Соколова. Был он худ, черен, взъерошен, на ходу подпрыгивал, голова набок - галка и галка!
Его любили, потому прозвали метко, но добродушно. У других учителей прозвища были менее обидные, но изысканные: "Глиста на цыпочках", "Кошмарное виденье", "Рыбий глаз" и только отца Геннадия, которого ненавидели за то, что он всем совал для поцелуя свою пухлую руку, звали коротко и зло: "Пузо".
После революции Пузо из реального перекочевал в одну из церквей, где надрывался с амвона о великом хаосе на святой Руси, о большевиках-христопродавцах, которым гореть в геенне огненной. Но никто никогда не горел, даже ни одного пожара в городе не было, а самый главный "христопродавец" - уездный комиссар Михаил Евдокимович Чувырин, - хоть не выпускал изо рта прокуренной дочерна трубки, гореть тоже не собирался. Уж кто-кто, а Аркадий знал это точно, потому что был у него вроде адъютанта разносил пакеты, расклеивал листовки, оповещал о срочных заседаниях.
Каждый раз, когда в комитете вскрывали привезенные из арсенала тяжелые ящики, Аркадий не мог отвести глаз от новеньких винтовок, тускло поблескивающих под густой смазкой.
Наконец-то Чувырин сжалился над ним и вчера, когда вскрыли ящик...
Аркадий счастливо зажмурился и крикнул прямо в оттопыренное ухо Семки Ольшевского:
– Триста две тысячи девятьсот тридцать девять!
Семка вскочил, класс радостно
– Разве так можно? У него же барабанные перепонки лопнут!
– Не лопнут...
– сердито косясь на соседа, пробурчал Семка, но на всякий случай сунул палец в ухо для детального обследования.
– А что это за таинственное число?
– продолжал Николай Николаевич, с интересом следя за Семкиными манипуляциями.
– Заклинание?
– Ага!
– светло глянул в глаза учителю Аркадий.
– Оно самое.
– Ну, ну...
– усмехнулся Николай Николаевич и посоветовал Семке: Осторожней, Ольшевский. Палец сломаете.
– Не сломаю...
– проворчал Семка, но палец из уха вынул.
– Итак...
– обернулся к классу Николай Николаевич.
– Задание на завтра следующее...
– Он вдруг замолчал, досадливо морщась, подошел к окну, постоял там, затем решительно шагнул на кафедру и, стукнув костяшками пальцев по журналу, коротко сказал: - Завтра занятий не будет. Послезавтра тоже.
В классе загрохотали крышками парт, закричали "ура", полетели к потолку ранцы. Николай Николаевич молча ждал, когда стихнет этот неистовый взрыв восторга. Потом негромко сказал:
– Не думал, что это доставит вам столько радости. Дело в том, что мои уважаемые коллеги саботируют. В городе затруднения с деньгами, Советская власть молода, ей трудно. А господа преподаватели...
– Николай Николаевич махнул рукой, пошел к двери.
И в тишине раздался вдруг уверенный голос Аркадия:
– Деньги будут.
Николай Николаевич остановился, коротко взглянул на него, кивнул головой:
– Не сомневаюсь.
– И вышел.
А класс взорвался криками:
– Гляди, ребята, миллионщик!
– Он наследство получил!
– Дырку от бублика!
– Откуда про деньги знаешь?
– Он все знает!
– вскочил на парту Федька Башмаков.
– Он такой! У самого комиссара Чувырина на побегушках!
– Ну, Башмаков!
– Аркадий рванулся к Федьке, но на его руке повис Семка Ольшевский.
– Пусти!
– Аркадий пытался стряхнуть с себя цепкого Семку.
– Пусти, говорю! Он у меня получит!
– Видали мы таких!
– хорохорился Федька, пробиваясь к двери.
– Встань у церкви, ручку протяни: "Подайте, Христа ради, на обучение!"
Башмаков вышел. За ним двинулись остальные. В классе остались только Аркадий и Семка.
– Ну, погоди!
– сжимая кулаки, бормотал Аркадий.
– Погоди!.. Да что ты вцепился в меня, как рак!
– А ты за ним не побежишь?
– Бегать еще за всякими...
– Слово?
Семка отпустил рукав Аркадия, настороженно следя за тем, как тот сердито заправляет под пояс выбившуюся рубаху. Потом сокрушенно вздохнул:
– Зря ты ляпнул...
– Про что?
– Да про деньги эти...