Гори, гори ясно
Шрифт:
Перескок.
Макс сереет лицом, черты заостряются, и мне кажется, что он вот-вот превратится в зверя.
«Около пня ходит волк мохнатый, на зубах у него весь скот рогатый; а в лес волк не заходит, а в дол волк не забродит...»
Прыжок.
Находько держится в облике человечьем, а я вслушиваюсь, запоминаю слова — их потом очень неплохо бы дословно пересказать Бартош.
И продолжаю глядеть на певунью: на нее и вокруг нее.
«Месяц, месяц — золотые рожки! Расплавь пули,
— Никто в семье Матвея не знает, что я оборачиваюсь, — клацнул зубами Макс. — Что видишь, АБ? Что она такое?!
— Ты про поляну иль про девицу, Велесов внуче? — прежде, чем я успел высказаться, встрял лесовик. — Земелька — что, девица — кто. Грядет девица блажити землицу, в том права. Отойдем на время, пусть ей.
Хмур как привел нас к певунье, так и пропал, а тут снова вдруг нарисовался вместе с родящим опята пеньком.
— Кто. Она. Такая? — раздельно, с глубокими, как овраги, паузами спросил Макс, когда мы отошли за границу вековых елей.
Лесной хозяин принялся изучать грибочек, всем видом показывая: он не при делах.
— Есть предположение, — сказал я, сопоставляя увиденное с ранее услышанным, и сопоставляться они не желали. — Но оно противоречит тому, что Милу прежде находили в разных местах.
— Поясни? — тяжело обронил Шпала.
— Хмур, родничок ушел — сюда? — обратился я к лесовику. — Его вода ручьем бежит через поляну?
Лесовик выпучил глаза, кивнул.
— Догадливый, — расщедрился он на похвалу, а после и на разъяснение. — Есть показное, явное, всем видимое. Есть сокрытое, истинное, куда пути всякому-якому закрыты. Вода вернулась, здесь теперь.
Когда пламя истинное дрогнуло, Мила не изменилась. Изменилось ее окружение. Мне сложно описать словами то, что я видел, потому как было оно — изменение — чуть заметное. Но я постараюсь, иначе для чего бы я все прочее расписывал?
Земля под низеньким травяным ковром словно дышала: из-под ног певуньи шел пар, заметный только в истинном зрении. Этот пар поднимался, вихрился вокруг девушки, складывался на доли секунды в плывучие фигуры и пропадал, растворялся в прозрачности, как ничего и не было. Я не успевал рассмотреть, уловить очертания, потому как прямым взглядом происходящее было не выхватить, даже сквозь огонь, только боковое зрение воспринимало эти воздушные сдвиги.
Необычно. Непонятно. Отчасти схоже с дыханием на морозе, только день стоял июльский, не было стужи, и дышала как будто сама земля.
— Раз в этом я прав, то у меня для тебя три новости, Шпала, — хмыкнул я, отгоняя видения. — Две хорошие и одна плохая. Начну с хороших. Первая: мы теперь знаем, где течет целебная водичка.
Находько отчетливо зарычал. Понимаю: судьба источника его меньше всего на данный момент волновала. А нечего было с лешим треп про эти дела давно минувших дней разводить, тогда и я бы не стал дразнить хвостатого приятеля.
— Вторая хорошая новость, — позёвывая,
— Плохая какая?! — выдавил злющий коллега.
— Плохая: я без понятия, что происходит.
Макс глухо выругался. Если приблизительно перевести его высказывания на язык нормальных людей, то он в трех десятках слов поинтересовался, что же здесь происходит, и почему такой хороший я еще не ударился о ближайший дубок головою вперед со смертельным исходом.
— Я бы сказал, что причина странного поведения Милы — в свойствах поляны, — не стал я доводить оборотня до психоза. — Если бы она сюда каждый раз бегала. Нестыковка в том, что находили ее в разных местах. Других местах, не здесь, верно, Хмур?
Лесовик то ли крякнул, то ли фыркнул.
— Прежде-то девица ходила-бродила, но теперь, коль нашла сокровенное место, сюда всякий раз прибегать станет, — он потряс головой, поводил бровями. — Лес же и тропки путал, и ветви да корни сплетал, и паутинами завешивал, а она все одно дошла. Не отвадить, коль так. А вас привел — вы хоть и чужие, но Луна светит, языками лишку молоть не начнете. Так ведь?
Он грозно глянул на нас с Максом.
— Что это за место, Хмур? — вместо обещания не болтать требовательно спросил я. — Не похоже, что обрядное. Но совершенно точно могу сказать — это не простой пятачок травы между деревьями.
Пока мы топали по тропке, я припоминал, где раньше слышал название деревни — а я его точно слышал когда-то. Сначала подумал, что что-то похожее, мало ли сходных по звучанию топонимов на территории области?
А потом вспомнил, как Мстислав Юрьвич не без иронии про результаты летней практики своих «студентиков» рассказывал отцу. «Девки трижды ходом ходили вокруг часовни в Ильешах, а затем ложились под проносимый образ, прося святую послать им жениха, что далеко от православных представлений», — зачитывал профессор Пивоварский и посмеивался.
Затем они с па курили кальян, и дядя Мстислав упоминал своего дальнего родственника (настолько дальнего, что их куда больше сближал интерес к филологии, чем кровное родство), который готовил целую монографию, посвященную исследованиям в области народного православия, и потому въедливо собирал материалы. И ему отчасти пригодились заметки и отчеты «студентиков» Мстислава Юрьевича.
Тогда они и обряды дохристианские в беседе затрагивали, и капища с идолами. Я это как услышал краем уха, так сразу и забыл, а тут всколыхнулось в памяти.
— Не отстанешь? — почесал затылок лесовик.
Я махнул головой.
— Не отстанет, — добавил и Макс.
Хмур поерзал на пне, нахмурился (хотя куда уж больше).
— То мне прежний хранитель леса пересказывал, а ему — тот, что был до него, — принялся за сказ лесовик. — Так что я и сам не понимаю всего, например, что за нужда ввела в лес ночной молодую ткачиху. Заблудилась? Искала травы, ягоду? Не знаю, но заночевать ей выпало на той самой поляне.
— Где Милка скачет? — перебил нетерпеливый оборотень.