Гори жить
Шрифт:
— В вашем действии видно стремление к компромиссу с зубастой действительностью, или я ошибаюсь?
Доктор подошел к балконной двери, окинул взглядом горные склоны, то здесь, то там расцвеченные огнями, и повернулся к Майку.
— Ведь не тогда, не в Улувату зародилась ваша ненависть к окружающему вас миру?
Майк отвечал не раздумывая:
— О, нет. Наоборот! Не сумев победить в Улувату, я только раззадорился. В Москве мне стало уныло и затхло, и я почти потерял интерес к обычным московским развлечениям. Отныне я почти жил на работе, главной моей целью стали деньги и
Когда я приходил домой, то падал в одежде на кровать и засыпал прежде, чем успевал раздеться. В единственный выходной я усиленно учился, покупал и читал специализированные издания, ходил на курсы и тренинги. Чтобы не сойти с ума, каждый вечер бегал попеременно то на скалодром, то в бассейн с искусственной волной — чтобы не забывалось умение серфить. И так день за днем…
Длилась эта гонка до тех пор, пока не позвонил Джо.
— Отлично! — воскликнул психотерапевт и обернулся к Майку. — Давайте здесь остановимся. Свой рассказ вы продолжите завтра. Вечером удобно?
Пациент согласился, попрощался и ушел, а Зеппли Вайс все продолжал и продолжал стоять у окна. Он улыбался, словно вспоминая что-то давнее и сладостное. Так и эдак поворачиваясь перед отражением в стекле, он оглаживал седой ежик волос и сверкал взглядом голубых глаз, на редкость молодых и ярких.
Протянув руку в сторону стола, помолодевший доктор щелкнул пальцами, и тут же зашуршали маракасы, зазвенели струны, зазвучала задорная сальса. «Айяриба, Карибу!» — вдруг вскричал доктор и крутнулся на каблуках так, что полы халата взлетели крыльями, а бабочка едва не сорвалась с шеи. Он сделал несколько не очень приличных танцевальных па, но быстро одумался, выпрямился, провел рукой по волосам и, с чувством нараспев пробормотав «ме густа ла маньяна, ме густас ту», вышел из кабинета.
Не успела дверная защелка щелкнуть, как лампы на столе погасли, музыка стихла, шторы сами собой задернулись, и в комнате воцарилась тишина.
Доминикана. Любовь, вскормленная на Гаити
Доминикана. Любовь, вскормленная на Гаити
«…юность любит радость»
А. С. Пушкин, «Пир во время чумы»
Прошел день, наступил вечер, пробил час, когда Майк снова вошел в докторский кабинет. Ничего не изменилось. Мраморные амуры все так же выплясывали на столе в желтовато-розовом свечении китайского шелка, черная бархатная бабочка все так же контрастировала с белоснежным врачебным халатом, а уже знакомая кушетка приветливо раскинулась, заманивая доверчивого пациента в бездны его собственных воспоминаний.
Музыка, по-прежнему лившаяся из затененного угла, на сей раз раздражала скрипучими обертонами самодельных смычков и глухим скрежетом струн, вывязанных, по-видимому, из конопляного шпагата.
— Аутентисты, — извиняющимся тоном произнес психиатр и выключил звук. — Люди, исполняющие старинную музыку на отживших свое инструментах. Им говорят: звучит неважнецки; они возражают: зато правильно. Это как если бы лесорубы принялись валить деревья каменными топорами, или вы, серферы, тесали бы свои
— Зачем же вы слушаете? — поинтересовался Майк, устраиваясь на кушетке.
— Врага надо знать в лицо, — усмехнулся доктор. — И потом, человеческие заблуждения недолговечны. Рано или поздно дорога развития приводит к свету истинного знания. Наблюдать же метания безумцев отчасти забавно, отчасти полезно. Ведь и вы, Майк, пришли, чтобы рассказать мне об очередных своих заблуждениях, не так ли?
— Внеочередных, герр Вайс! Вот уж не думал, что поездка на Гаити обернется для меня такими последствиями.
— Вчера вы остановились на телефонном звонке от Джо. Но прежде чем вы продолжите рассказ, Майк, скажите: не будете ли вы против, если уже слышанная вами музыка зазвучит в нормальном исполнении?
И не дожидаясь ответа, доктор коснулся пульта. Нежная мелодия, дотоле натужно выпиливаемая аутентистами из неподатливой сучковатой древесины, полилась мягко и чисто. Неведомый Майку пианист касался клавиш, и мотив то серебрился грустью, то вскипал весельем — но так деликатно и трогательно, что хотелось плакать, жалея о несовершенстве мира; гладить пушистую, преданно глядящую собаку и одновременно с тем жить долго, беззаботно и счастливо.
— Это Бах, — сказал психиатр. — Тридцать вариаций, написанных для русского посланника. Продолжайте, более я вас отвлекать не стану…
* * *
Звонок Джо застал Майка врасплох. Его обещание позвонить не забылось: Майк ждал и даже готовился — ведь не зря же ему довелось поддерживать свои серферские навыки в бассейне с искусственной волной, а шрамы на спине — маскировать огромной и плотной татуировкой. Но работа так поглотила его, что голос Джо в первую секунду показался незнакомым, а предложение махнуть на остров Гаити в Доминиканскую республику выглядело как непозволительная насмешка над его величеством Бизнесом.
Любому делу присуще свойство разрастания. Бизнес же, являясь всего-навсего процессом добычи хлеба насущного, умеет взрастить в человеке манию величия. Самовлюбленный бизнесмен о своем куске хлеба говорит с придыханием, о слое масла вещает с апломбом; о планах же по украшению бутерброда икрой суеверно помалкивает — дабы не сглазили завистники и не воспользовались конкуренты.
Майк тоже умел увлечься работой — но превращать доходное дело в смысл жизни? Уж увольте! С Джо они договорились моментально. Встретиться решили в Энкуэнтро. В отсутствие Джима Джо предложил обращаться к нему по-русски. Как звучит Джозеф в переводе на тартарское наречие?
— Иосиф, — ответил Майк. — В народе говорят Осип. Можно ласково: Ося. Но у нас принято величать по имени-отечеству. Какое имя у твоего отца?
— Константин.
— Значит, по-русски ты Иосиф Константинович. А что? Никто и не догадается, что такое имя может принадлежать шотландцу…
Произнести такое Джо не умел и от нововведения предпочел отказаться.
Про Энкуэнтро Джо сказал твердо: это самый востребованный у серферов пляж Доминиканы. Так что после тринадцатичасового перелета от Москвы до Санто-Доминго Майку пришлось еще пять часов трястись в автобусе до Энкуэнтро.