Гори жить
Шрифт:
Раздражение испарилось бесследно. Майк приветливо улыбнулся мальчику. Краснея от неловкости и непонимания, он полез в карман, добыл из джинсовых недр пятирублевую монету — еще новую, с нестертым двуглавым орлом на аверсе и нехитрым растительным вензелем возле цифры «пять» на реверсе — и вручил мальчишке.
Вспоминай, дружок, неразговорчивого иностранца! Вырастешь, потрогаешь старую медяшку — и захочется тебе поехать в Россию, пельменей с медвежатиной отведать, с красными девками помиловаться, по снежку да на саночках прокатиться.
Мальчик
Зажав в кулачке подарок, малыш заспешил к улыбавшемуся отцу. Майк оглянулся. Улыбались все наблюдавшие эту сцену, в том числе водитель, глядевший на беседу в зеркало заднего обзора, и его гиперактивный кондуктор, на время забывший о возможности парить над дорогой.
Странное чувство наполнило Майка. Его обнял совершенно незнакомый ребенок, обнял так, будто знает его всю жизнь — причем знает как друга. Из нехитрого детского жеста Майк узнал всё, что следует знать о Доминикане. Он понял: здесь тебе будут благодарны за любой знак внимания; здесь радуются общению на равных; здесь получают простое и чистое удовольствие от жизни, чего так не хватает всем жителям Земли — кроме доминиканцев!
Приехав в Энкуэнтро, Майк выбирался из автобуса уже по уши влюбленным в Доминикану. Джо, встречавший его на автостанции, почувствовал это сразу.
* * *
— Дружище, — спросил Майк, когда отдышался в кондиционированном воздухе гостиничного номера, — известно ли тебе происхождение твоего имени? В вольном переводе с иврита Иосиф значит «добавим к накопленному». Мои накопления — это литровая бутылка гиперборейской водки… Добавим льда, как принято у вас в Европах? Или откушаем тепленькой, как поступают мои соотечественники на майских пикниках?
К приезду московского гостя Джо Макальпин подготовился основательно. Несколько бутылок Brugal anejo — «Старого Бругала» — остыли в холодильнике еще вчера. Водка улеглась в морозильник дожидаться своего часа. Ром оказался мягким и сладким, и отлично пился даже сам по себе, без закусок, разбавления льдом и запивания колой.
Незаметно приблизился вечер, и Майк вдруг обнаружил себя качающимся на доске в море, с бутылкой в правой руке и слабым желанием встать на волну — лайнап все же — но, понятно, безо всякой к тому возможности.
Он сделал несколько гребков свободной левой — и доска повернулась, провожая носом уходящее солнце. Блаженное тепло, мягкий шум бьющих о берег волн, мелодичный смех юных доминиканок — какие же все-таки красавицы здешние мулатки! Это ром помог рассмотреть! Вкусный здесь ром, нежный, словно и не пиратский напиток. А девушки на этом острове — все как одна аппетитны, смешливы и явно сговорчивы. Чего он в автобусе терялся, непонятно.
Правда, Джо предостерегает. «Смотри, — говорит, — Майк, доминиканскую красотку впустить в жизнь легко, но выгнать ее оттуда — невозможно!»
Ох, напугал! Это он русских девушек, решивших во что бы то ни стало выйти замуж, не видывал.
Кстати,
Ну, как ресторанчик? Хижина с плетеными стенами и крышей из пальмовых листьев.
Джо, конечно, здесь. С ним Мэнни — здешний таксист, добрый парень, большой поклонник повременной оплаты. Это чтоб стоять наготове, никуда в итоге не поехать, но деньги получить без проволочек.
Узнав, что Майк трясся автобусом полдня, Мэнни исполнился сострадания и громко зашлепал себя по залысинам на курчавой голове. Наверное, это больно, решил Майк, увидев слезы, выступившие на глазах Мэнни.
— Это он потерянный заработок оплакивает, — шепнул Джо. — Местный таксист, если отвез американца через полострова в аэропорт, может отдыхать месяц. И ни в чем себе при этом не отказывать!
Мэнни и так ни в чем себе не отказывал. Скромные его потребности ограничивались ромом и пивом под звуки бачаты. В России такого шофера назвали бы горьким пьяницей и отлучили бы от водительских прав — но в Доминиканской республике пить нельзя только за рулем, а перед, после и в промежутках между эпизодами драйва — можно.
В баре тихо и жалобно играет бачата: Мэнни любит бачату, у него в машине всегда звучит меренге или бачата — вот и теперь он потупил взор и грустит, и будет сидеть чуть не плача, пока не опустеет стакан. Как только блеснет дно, Мэнни взбодрится, и либо повезет пассажиров, если таковые найдутся, либо вновь погрузится в меланхолию с полным стаканом в руке.
Жетон или монета, попадая в торговый автомат, давит на рычаг и включает механизм. Мэнни срабатывает ровно наоборот: оживляется, если давление стакана на его руку уменьшается до пренебрежительно малого значения.
Майк вытащил стакан из руки Мэнни. Таксист едва не подпрыгнул от такого святотатства.
— Мэнни, — Майк наполнил шоферскую емкость отменным ромом, — отчего ты любишь такие грустные песни? Почему сам как в воду опущенный?
— Раб не бывает счастливым! — воскликнул Мэнни с неожиданным воодушевлением. — Вы поработили меня своими долларами! Ты видел счастливых рабов? — сверкнул он глазами. — Мы тут все рабы! Потомки рабов. И останемся рабами… Вот где наша свобода! — и он покачал свеженалитым ромом.
— То есть иллюзия свободы, — уже тихо поправил себя Мэнни, обильно отхлебнув и закрывая глаза. Всматриваться и в мрачную глубь веков, и в беспросветное будущее лучше внутренним взором…
Джо — а с сегодняшнего дня Майк и Джо вместе — неплохо платили ему за транспортные услуги, и любой другой таксист на его месте радовался бы, но только не Мэнни… Он был прирожденный фаталист, его тяготила мысль о конечности любого блага, и он заранее переживал о скудных временах, неизбежных после отъезда белых клиентов.