Горицвет

Долевская Яна

Парадные двери заведения то и дело отворялись, впуская и выпуская группы важных господ с редкими вкраплениями ярких, вульгарно одетых дам, блистающих обильными украшениями и разноцветными перьями на огромных шляпах. У сверкающего подъезда толпились извозчики, конные экипажи и, чуть поодоль — небольшая кучка ротозеев, не допущенных внутрь по причине непрезентабельной наружности.

Помогая Жекки выйти из автомобиля, Грег решительно взял ее под руку. «Так надо. — заявил он, склонившись к ее уху. — Придется вам потерпеть, моя дорогая, если хотите, чтобы вас приняли здесь. Кстати, — добавил он, помедлив, и его тоненький ус приподнялся в противной усмешке, — я забыл спросить, вам доводилось играть в карты?»

Жекки презрительно фыркнула. Хотя действительно очень

мало играла, только иногда, в винт, зимними вечерами с заезжими старыми родственницами. И если бы Грег так открыто не насмехался, то не постеснялась бы расспросить его о правилах здешеней игры. Теперь же, осознав, что подобающего поведения от него не дождаться, она не на шутку встревожилась. Судя по всему, ей самой предстоит вникать во все тонкости игры, без каой-либо оглядки на опытного подсказчика. Вместе с тем и задуманный обстоятельный разговор по душам снова как-то откладывался. Было сомнение. Может быть, пока Грег щеголяет в образе человека, не слишком нуждающегося в заступничестве, этот разговор вообще не следует затевать? Но нет, поговорить все-таки следует. Надо лишь выбрать подходящий момент. Ведь Серый не виноват, что его человеческий аналог такое мерзкое животное.

Как только они вошли внутрь заведения, Жекки поняла, что без посторонней помощи ей ни за что не удалось бы проникнуть сюда. Оказавшись среди грубой, нарочито подавляющей своим великолепием обстановки, в толпе людей с лицами, на которых читалась вся гамма неискоренимых, по-видимому, природных инстинктов, она почувствовала себя чужеродной песчинкой в бушующем пьяном море. Как ни была она приготовлена всей своей, далеко не безупречной, жизнью к зрелищу разнообразных человеческих пороков, то, что она увидела «под сенью Херувима», поразило ее обилием и ни чем не притупленной откровенностью греха.

В нижнем этаже располагалось нечто вроде кафешантана или кабаре. За многочисленными столами сидели жующие, лоснящиеся от довольства собой, господа. На полукруглой сцене, подсвеченной шароообразными электрическими люстрами, в такт разбитной кричащей мелодии одновременно выбрасывал стройные ряды одинаковых ног дамский кардебалет в одинаковых огенно-красных нарядах. По мере того, как мелодия становилась задорней, красотки освобождались от нарядов, а гогот и выкрики мужчин, сидевших за столиками, раздавались все громче и требовательней.

Уставившись на сцену, Жекки чувствовала, что Грег безмолвно упивается ее потрясением. Действительно, такого она еще никогда не видела. Когда солистка кардебалета — стройная блондинка с сильно подведенными глазами и толстым слоем румян, белил и прочей краски на смазливом личике, — осталась в чем-то, вроде раздельного купального костюма, состоящего из коротенькой складчатой юбочки и укороченного лифа, и принялась, изгибаяясь как будто по спирали, обводить гибкими руками бедра, живот, грудь и плечи, Жекки обмерла от охватившего ее жара. Всего одно движение, и красотка, расстегнув застежку лифа, повернулась к ликующим зрителям оголенной спиной. Ее пышная колыхающаяся грудь без труда угадывалась, но, оставаясь по-прежнему невидимой, доводила толпу до умопомрачения.

Финальные аккорды оркестра потонули в оглушительных рукоплесканиях, воплях и стонах. Жекки не знала, куда себя деть, разрываясь между стыдом, ненавистью к Грегу и сожалением, что не может сию же минуту провалиться сквозь землю. «Он все делает мне назло, он нарочно выводит меня из себя», — звенело у нее в голове в такт бешеному биению сердца.

— Не хотеите ли здесь поужинать? — поинтересовался Грег. — Вот увидите, дальше будет еще интереснее.

Если бы Жекки вспомнила сейчас про свой браунинг, то непременно ответила бы ему выстрелом в упор. Но Грег, казалось, не понимал, что с ней творится. Он невозмутимо и твердо поддерживал ее под руку, и она уже почти изнемогала от близости его тренированного мускулистого тела, одетого в безукоризенный черный смокинг, из-под которого выступал кремовый жилет, расшитый шелком, и черный атласный галстук, подпиравший высокий крахмальный воротничок ослепительно белой рубашкки. Его сдержанная, будто бы

запакованная в этот щеголской костюм, но вполне готовая к употреблению, жестокая сила невидимо угнетала Жекки. Как будто за нависшей над ней неуязвимой мощью она угадывала свою неизбежную, скорую погибель. Но вырванный из глубины страх, чувство опасности, действуя на какие-то заложенные самой природой способности, всегда пробуждали у нее жизнерадостную злость, готовность к сопротивлению. Вот и теперь сближение с угрожающим началом, произвело тот же закономерный эффект.

— Зря стараетесь, — сказала она с видом игрока, заполучившего крупный козырь и делая вид, что не расслышала его предложения, — кардебалет с девками — ваша излюбленная забава, но не моя. Мне по вкусу иные удовольствия.

Грег так громко расхохотался, что посетители за ближайшими столиками сделали невозможное — оторвались от сцены и начали оглядываться на интересную пару, остановившуюся возле буфетной стойки.

— Евгения Павловна, — сказал Грег, еще не вполне преодалев охватившие его смеховые спазмы, — я знал, что вы особенная женщина. Понял это сразу, как только увидел вас на лесной дороге. И вы с каждым днем все больше, и больше укрепляете меня в этом мнении. Так вот, с того самого часа, как я вас увидел все прежние забавы утратили для меня всякую привлекательность. И я более не смею равнять удовольствие видеть вас даже с воспоминаниями о кабере Ля Руж.

Наверное, Ляля на месте Жекки, приняла бы слова Грега как самый неприкрытый комплимент или даже как вариант любовного признания. Но Жекки знала, что их нельзя принимать за чистую монету. Непроходящие колкости в интонации Грега убеждали, что каждая процеженная им фраза не более чем очередная завуалированная издевка.

И вот поутихшая было, неприязнь снова напомнила о себе. Мысленно Жекки приготовилась к драке. Ее суженные зрачки и вспыхнувший за стальной роговицей, как от порыва ветра, яростный блеск — вместе должны были произвести впечателние выхваченного из ножен смертоносного лезвия. Жекки знала, что именно такое впечатление производил этот взгляд на всех, кому не посчстливилось вывести ее из себя. Однако Грег, встретил удар сверкающего меча с хладнокровием опытного рубаки, видавшего кое-что и похуже.

Жекки помедлила и опустила глаза. «Я не должна забывать, что он очень опасен. Опасен, как никто другой. Он просто намного сильнее, и будет бесполезно лезть на рожон. Нужно только не подавать вида, что мне страшно. Вот и все.» Эти мысли промелькнули у нее за долю мгновения между тем, как лицо Грега замкнулось, став неподвижным, и тем как он изменившимся голсом, словно быприбавляя немного необходимых сведений к только что сказанному, произнес:

— Что касается девок из кардебалета, то вы не угадали. Я не из тех, кто возбуждается, глядя на то, как женщины раздевают сами себя. По-моему, это может нравиться только сопливым мальчишкам, у которых еще все впереди, или немощным старикам, у которых уже все в прошлом. Я же всецело принадлежу настоящему и всегда предпочитаю испытывать полнокровные удовольствия, чем искать им искусственную замену. Иными словами, дорогая моя Евгения Павловна, дорогая моя Жекки, — он снова слегка усмехнулся, — я всегда предпочитаю сам раздевать женщин. И право же, у меня это неплохо получается.

Жекки ощутила, как тяжелая краснота облила все ее лицо от корней волос до округлого краешка подбородка. Эта речь была не чем иным, как продолжением безобразия, только что увиденного на сцене. Грег все еще продолжал затеянную им, оскорбительную игру. Никогда за всю свою жизнь Жекки не приходилось слышать от мужчины более откровенного, более бесстыдного признания, да еще произнесенного с таким вопиющим спокойствием, как будто бы речь шла об урожае озимых. Жекки всю словно бы передергивало от внутренней дрожи. Она не знала, куда спрятать глаза, полные стыда и беспомощности. Но Грег, нисколько, по-видимому, не был этим тронут. Напротив, он посчитал необходимым окончательно закрепить достигнутый результат. Возможно, тем самым подсказывая, что, вступив в единоборство, предпочитает не миловать, а добивать поверженного противника.